Содействие межнациональному и межконфессиональному диалогу. Межконфессиональный диалог

Принципы межконфессионального диалога. Роль межконфессионального диалога в современном мире велика. Это связано с тем, что тесное взаимодействие духовных лидеров может снять или смягчить противоречия между народами и странами. Это, безусловно, поможет установлению атмосферы мира и стабильности. Диалог способствует объединению верующих различных конфессий в борьбе против глобальных проблем всего человечества.

Диалог религий – это огромная ответственность, которую не каждая страна могла бы взять на себя. Само понятие диалога в данном контексте требует пояснения. Такое общение подразумевает не просто желание усадить за общий стол представителей разных вероисповеданий, конфессий, направлений и подвести их под общий знаменатель единых убеждений. Необходимо четко представлять предмет и рамки этого диалога. Никто не должен покушаться на самое святое – на веру, заставляя приверженцев других религий принимать чуждые им догматы. Никто не должен навязывать собственные системы культа, ритуалы или обычаи, доказывая их превосходство. Исходным моментом диалога должно стать признание того, что для любого верующего именно его религия является единственно истинной и самой близкой к Богу.

Современный диалог религий не имеет ничего общего со средневековыми диспутами, на которых теологи, представляющие различные вероисповедания, пытались доказать преимущество собственной веры и разоблачить чужую. Обсуждаться должны вопросы, которые связывают разные конфессии в рамках общества, разных государств, регионов и мира в целом. Прежде всего это касается роли религии в общественной жизни и обеспечении международного мира.

Диалог между религиями может стать действенным и полезным, только если его участники будут придерживаться следующих принципов:

Толерантность и уважительное отношение ко всем участникам диалога, особенностям их религиозных убеждений. Толерантность проявляется в терпимом отношении представителей одной веры к тем, кто придерживается других вероучений;

Равноправие всех партнеров и возможность свободного выражения мнений, видений и убеждений. Ни у кого из участников диалога не должно быть привилегированного положения по отношению к другим;

Диалог не должен быть нацелен на обращение в свою веру представителей других религий либо на демонстрацию превосходства одной религии над другими. Целью диалога является не устранение различий между религиями, а поиски общих ценностей и духовных принципов;

Диалог должен быть нацелен на преодоление предрассудков и неправильного толкования других религий, что создаст атмосферу взаимопонимания;

Диалог должен быть ориентирован на поиск путей мирного сосуществования и сотрудничества всех народов.

Толерантность в межконфессиональных отношениях. Фундаментальной основой межконфессионального диалога, ориентированного на общечеловеческие ценности, является толерантность . Дословно это понятие переводится как терпимость или веротерпимость, однако в отношениях между религиями простой терпимости недостаточно. Ведь терпимость – это всего лишь некритическое отношение к чужим взглядам, в том числе ошибочным. Необходимо более глубокое понимание толерантности.

Наступило время дать более объемную трактовку принципа толерантности, тем более что он продолжает наполняться новым конкретным содержанием в контексте межрелигиозного диалога.

Современное понимание толерантности утвердилось благодаря мыслителям эпохи Просвещения, идеи которых отразились в принятой в 1789 г. Учредительным собранием Франции «Декларации прав человека и гражданина». Эта декларация стала одним из первых официальных документов, провозгласивших свободу мысли и слова. В 1995 г. ЮНЕСКО приняла «Декларацию принципов терпимости», в которой толерантность признана всеобщей ценностью и основополагающим компонентом уважения и правильного понимания культурного многообразия мира, религий, форм самовыражения и способов проявлений человеческой индивидуальности.

Хотя по своему содержанию понятие «толерантность» близко к понятию «терпимость», однако понимать эти термины как полностью синонимичные и взаимозаменяемые было бы неверным. В «Краткой философской энциклопедии» дано такое определение: «Толерантность – терпимость к иного рода взглядам, нравам, привычкам. Толерантность необходима по отношению к особенностям различных народов, наций и религий. Она является признаком уверенности в себе и сознания надежности своих собственных позиций, признаком открытого для всех идейного течения, которое не боится сравнения с другими точками зрения и не избегает духовной конкуренции».

Понятие «терпимость» можно считать достаточно узким, ведь оно указывает на некую ограниченность: предполагается, что человек вынужденно терпит то, чего не выносит. Между тем термин «толерантность» имеет более широкое значение, вбирая в себя ценностные установки на сдержанность, уважение и тактичность, способность понимать и прощать.

Таким образом, следует определить толерантность как уважение и признание равенства, многомерности и многообразия человеческой культуры, норм, верований, отказ от доминирования и насилия, а также готовность принять других такими, какими они являются, и взаимодействовать с ними на основе согласия.

К истории межконфессионального диалога. Различные религии никогда не существовали изолированно друг от друга. Во многих странах и регионах издавна рядом живут представители разных вероучений. История свидетельствует, что их отношения далеко не всегда были мирными. Мы знаем, что в прошлом велись войны из-за религиозных убеждений, происходили конфликты. Отношения могли быть враждебными, даже если и не доходили до прямых стычек. Действительно, религия основана на вере, предполагающей абсолютную приверженность определенным догматам.

Каждая религия дает свое понимание Бога, предлагает собственную систему культа и ритуалов. Порой незначительные расхождения становились причинами кровавых конфликтов. Ведь для верующего принципиально важны каждая буква его священного писания, каждое слово в молитве. Поэтому очевидно, что для многих трудно не только принять, но и понять чужие убеждения. Поэтому отношения между религиями обычно были либо конфликтными, либо прохладными.

Безусловно, и в прошлом были попытки посадить лидеров разных религий за один стол. Так, в средние века распространенным явлением были теологические диспуты. На них духовные авторитеты и богословы разных религий (либо приверженцы разных позиций внутри одной религии) пытались с помощью всевозможных доказательств обосновать правоту собственной позиции и несостоятельность чужой. Фактически, это можно назвать не диалогом религий, а конфессиональной полемикой.

Участники диспутов не стремились найти общее, напротив, их целью была попытка любой ценой доказать истинность собственной точки зрения. Одной из целей полемики стороны видели обращение оппонентов в свою веру. Естественно, в ходе споров разногласия не смягчались, а только обострялись. В средневековых хрониках можно найти немало примеров того, как в случае, когда у одной из сторон не хватало аргументов, диспуты заканчивались избиением и изгнанием представителей противной стороны.

Безусловно, подобные подходы к взаимоотношениям религий в наши дни неприемлемы. Исходным моментом диалога религий в наши дни является толерантность и уважительное отношение к чужой вере, даже если она и кажется неправильной.

История современного межрелигиозного диалога началась в конце XIX в. В 1893 г. в Чикаго был созван так называемый Всемирный парламент религий. Согласно его принципам, оптимальным фундаментом для взаимоотношений религий должно стать признание их равной ценности на пути к объяснению жизни и реальности.

С 1901 по 1903 гг. в США действовал Международный совет унитарианских мыслителей и деятелей, работа которого была сконцентрирована на поиске «универсальных элементов» во всех религиях и необходимости совместной работы их представителей ради нравственного совершенствования мира.

В 1921 г. известный теолог Рудольф Отто (1882-1940 гг.) организовал Религиозный союз человечества с целью смягчения напряженности в международных отношениях посредством сближения последователей различных конфессий.

Новым импульсом к развитию межрелигиозного диалога после Второй мировой войны стало расширение контактов между народами и конфессиями, возрождение восточных религий и распад колониальной системы.

В 1960 г. была основана международная организация «Храм понимания», поддержанная тибетским Далай-ламой, Римским Папой Иоанном XXIII, индийским лидером Джавахарлалом Неру. Позже эта организация трансформировалась в Глобальный форум духовных и парламентских лидеров за выживание человечества.

Начиная с 1970 г. в межконфессиональный диалог активно включается Всемирный Совет Церквей, организовавший в Ливане Конференцию с участием представителей христианства, ислама, индуизма и буддизма. На этом форуме было предложено организовать в рамках встреч религиозных лидеров двусторонние дискуссии по конкретным вопросам.

В 1986 г. впервые в истории человечества представители всех основных мировых конфессий по приглашению Папы Римского собрались в итальянском городе Ассизи для совместной молитвы о мире, положив начало практике регулярных межрелигиозных встреч. Ассизские встречи стали традиционными, на них собираются уже представители десятков вероисповеданий. Внимание к подобным мероприятиям показало, что все конфессии мира должны объединить усилия для решения глобальных проблем, опираясь на духовное наследие человечества, хранителем которого выступают религии.

Знаменательно, что ровно 7 лет назад государства-члены ООН объявили 16 ноября ежегодным международным Днем Толерантности. Поэтому сегодня, 16 ноября, тема нашего круглого стола особенно актуальна.

«Толерантность - это то, что делает возможным достижение мира и ведет от культуры войны к культуре мира», - говорится в Декларации принципов толерантности, принятой Генеральной Конференцией ЮНЕСКО в 1995 году. В Декларации определено понятие толерантности как:

• уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, форм самовыражения и проявления человеческой индивидуальности;
• отказ от догматизма, от абсолютизации истины и утверждение норм, установленных в международно-правовых актах в области прав человека.

Толерантность - не уступка, снисхождение или потворство, а, прежде всего активное отношение, формируемое на основе признания универсальных прав и основных свобод человека. Толерантность - привилегия сильных и умных, не сомневающихся в своих способностях продвигаться на пути к истине через диалог и разнообразие мнений и позиций.

Понятие толерантности в церковно-богословском языке в России - новое. Оно сегодня еще в меньшей степени привычно и приемлемо для православного уха, чем такие понятия как гражданское общество, права человека, либеральные ценности, гуманизм и другие понятия демократического общества. Толерантность в религиозном контексте принято заменять словом веротерпимость, но, на мой взгляд, полезней было бы оставить слово толерантность и определять его соответствующим образом.

Чаще всего в церковной среде под толерантностью понимается безразличие к вероучительным вопросам. Поэтому не удивительно, что в столь важном документе РПЦ «Основные принципы отношения РПЦ к инославию» утверждается: «2.10. Недопустимо ограничивать согласие в вере узким кругом необходимых истин, чтобы за их пределами допустить "свободу в сомнительном". Неприемлема сама установка на толерантность к разномыслию в вере. Но при этом нельзя смешивать единство веры и формы его выражения».

Однако толерантность, понимаемая как способствование утверждению мира и сотрудничества, не только не чужда православному сознанию, но является важнейшей целью миссии ибо «Христос - мир наш» (Еф. 2, 14). Сегодня тема «миротворчество» - тема миссии. Это миротворчество отличается от церковного миротворчества советского периода, хотя и в тот период при всей политической ангажированности оно было церковным и имело смысл.

Необходимость воспитания члена Церкви в сознании того, что толерантность - ценность, вытекает не только и не столько из правовых оснований. Очевиден и прагматический аспект толерантности: «Вследствие нарушения заповеди о единстве, вызвавшего историческую трагедию схиз- мы, разделившиеся христиане, вместо того, чтобы быть примером единства в любви по образу Пресвятой Троицы, стали источником соблазна. Разделенность христиан явилась открытой и кровоточащей раной на Теле Христовом. Трагедия разделений стала серьезным видимым искажением христианского универсализма, препятствием в деле свидетельства миру о Христе. Ибо действенность этого свидетельства Церкви Христовой в немалой степени зависит от воплощения проповедуемых ею истин в жизни и практике христианских общин». Здесь речь идет о христианском единстве, но оно не вообразимо без воспитания толерантности.

Разумеется, что толерантность подразумевает и межрелигиозный мир, а не только внутрихристианский межконфессиональный, однако очевидной и насущной задачей христианского свидетельства является проблема христианской экуменической толерантности.

Задача воспитания членов Церкви толерантными не сводится к утверждению священноначалием тех или иных установок к толерантности. Требуются долговременные программы просвещения и воспитания. Самым насущным вопросом является тема толерантности в светском и религиозном образовании различного уровня (школа, вуз, духовные учебные заведения).

Очевидна сегодня необходимость межрелигиозного диалога. На первый взгляд, логично было бы иметь прогресс в христианском межконфессиональном диалоге и уже потом приступать к межрелигиозному. Но откладывать межрелигиозный диалог уже невозможно и христианско-иудейский диалог, и христианско-мусульманский следует развивать уже сегодня. Не следует также ждать инициативы церквей и религий. Им нужно помочь организовать такой диалог, и религиоведам необходимо в нем участвовать наряду с представителями церковного богословия и иерархии. Необходимо преодолеть негативное отношение к религиоведению со стороны некоторых представителей цер- ковных структур. Отдельные примеры необъективного и ненаучного подхода в религиоведении не должны вырабатывать стереотип, утверждающий атеистичность религиоведения. Сегодня для христианских Церквей чрезвычайно важно осознать необходимость сотрудничества в богословском, религиозном и религиоведческом образовании как едином образовательном и просветительском комплексе.

Общество заинтересовано в преодолении как внутрихристианских, так и межрелигиозных напряжений. Агрессивность, в частности, проявляется в том, что христиане одной традиции называют христиан другой традиции еретиками. Дело не столько в слове, термине, который звучит сегодня чересчур резко, но в том сектантском мышлении, которое не допускает наличие благодатной духовной жизни, даров Святого Духа в другой Церкви или религиозной общине. Нужно так организовать религиозное образование и богословское образование, чтобы предотвратить межконфессиональную агрессивность и конфликты. Сегодня одна из самых важных задач христианской миссии - воспитание толерантности. Толерантность - не предательство своих убеждений, не безразличие к чужим, но готовность жить в мире и добрососедстве с теми, кто имеет убеждения и веру, отличные от наших. Кроме всего прочего, важно помнить, что толерантность включает в себя не только терпимость к другим религиозным убеждениям, но и в противостоянии таких «партийных» и культурологических идеологем как Восток и Запад.

В качестве практического предложения к участникам круглого стола разрешите предложить проводить постоянно действующий семинар «Межконфессиональный диалог и проблема толерантности в светском и религиозном образовании». Межцерковное партнерство «Апостольский город - Невская перспектива» готово стать соучредителем такой научно-церковной программы. Для участия в этом семинаре мы намерены пригласить представителей различных богословских и духовных заведений нашего города.

Подпишитесь на наши новости и анонсы

Скопируйте код себе в блог. Запись будет выглядеть так:

Роль религий в современном мире снова растет - на фоне политических потрясений, социальных трансформаций и революционных технологических прорывов. Религия служит одним из способов самоидентификации, а это подразумевает и фиксацию особости, отстранения от других. Что означает в таких условиях межконфессиональный диалог, способен ли он смягчить противоречия или, напротив, становится дополнительным их катализатором? Об этом Александр Соловьев беседует с Алексеем Юдиным - кандидатом исторических наук, доцентом Центра изучения религий РГГУ, ответственным секретарем Католической энциклопедии.

- У религий есть одна общая характеристика: каждая утверждает, что обладает монополией на истину, в то время как остальные - ложны. Как можно говорить о каком-то диалоге, если ты изначально прав, причем в самом фундаментальном смысле, а твой собеседник - нет?

Надо сразу оговориться, что это верно не для всех религий. Конечно, авраамические религии - иудаизм, христианство, ислам - каждая из них, безусловно, утверждает, что именно она обладает истиной в полной мере. И все они, включая и иудаизм, в определенное время высказывали претензии на универсализм.

Действительно, на первый взгляд, если я владею истиной в ее полноте, а оппонент ею не обладает, или обладает лишь частью ее, то зачем вообще нужен диалог? Пусть признает мою истину - тогда и поговорим. До конца объяснить природу этого чудесного явления - зарождения межконфессионального и межхристианского, в частности, диалога, практически невозможно. Во всяком случае, в исторической перспективе ХХ века. В какой-то момент христианские исследователи Востока начинают вдруг интересоваться исламом не так, как раньше. Авторитетнейшие источники западного христианства - Фома Аквинский, Лютер - трактуют ислам как религию заблуждений, искушений или даже религию сатаны. Однако в XX веке происходит качественный поворот, почти парадигмальный сдвиг, как это видно на примере католического священника и выдающегося исламоведа Луи Массиньона. Христиане начинают видеть ислам как религию, созвучную своему вероучению. Они начинают задаваться вопросом - зачем пришел Мохаммед, пусть и не считая его до конца пророком. Но зачем-то он все-таки пришел? Обнаруживается множество исторических парадоксов, а смысловых - еще больше.

- Когда и как начинается такой диалог?

Когда возникает желание - и возможность - увидеть человека в ином свете и заговорить с ним. До конца объяснить генезис этого явления, повторюсь, невозможно. Произошло оно внутри самой христианской семьи, а затем и в отношениях между крупнейшими мировыми религиями. Таким образом, можно утверждать, что именно христиане стали инициаторами межрелигиозного диалога. Кто бы мог раньше подумать, например, о христиано-буддийском диалоге? А он существует. Оказывается, им есть о чем поговорить.

Вероятно, такое желание возникает, когда на христиан обрушиваются драматические, «парадигмальные» события, качественно меняющие мир - те же мировые войны. Переживая эти события, христиане начинают задаваться вопросами такого же масштаба, чтобы эти события и эти переживания осознать, отрефлексировать.

- Как происходит межконфессиональный диалог? Вообще, что это такое? Чем он отличается от любого иного?

В официальных церковных документах, имеющих в том числе и богословский характер, есть четкое определение того, что в самой церкви, внутри нее, понимается под диалогом, ведущимся с пространством вне церкви. А эти документы - отражение практики, ее формализация. Есть, в частности, такой католический документ 1968 г. - «Диалог с неверующими». Он составлен Секретариатом по делам неверующих (сформирован в 1965 г., когда католики осознали необходимость такого диалога). Он и определяет, что диалог в «общем смысле» есть «любая форма встречи и поиска взаимопонимания между людьми, группами и общинами, осуществляемая в духе искренности, уважения и доверия к другому человеку как к личности и имеющая целью углубленное познание какой-либо истины, либо стремление сделать взаимоотношения между людьми более соответствующими достоинству человека». Смотрите, какие слова! «Форма встречи и поиска взаимопонимания», «человек как личность», «искренность», «уважение и доверие», «углубленное познание какой-либо истины» и «достоинство человека»! Для католической церкви того времени просто новояз какой-то.

- Такой диалог как-то формализован институционально?

В форме экуменического движения прежде всего. И то, что мы понимаем под экуменическим движением, межхристианским диалогом - инициатива не католиков и не православных, это протестантский проект. Он родился в XIX веке из осознания совершенно практических задач, которые можно назвать церковной политикой. Протестантов много, и они разные. Монополии на истину нет ни у кого.

Протестантские миссионеры из различных ассоциаций пришли к выводу, что надо как-то договариваться между собой, чтобы не тиражировать расколотое христианство по всему миру. Из этого желания и вырос экуменизм.

Экуменическое движение складывается из двух больших составляющих. Стратегия одного направления: «Давайте работать вместе, как будто нас ничего и не разделяет - перед нами стоят слишком большие задачи, чтобы размениваться на мелочи». Это драматургия движения «Жизнь и деятельность». Вторая же линия настаивает, что надо с самого начала разобраться, «кто есть кто» перед Богом. Это стратегия движения «Вера и церковное устройство».

У них разные мотивации, разное богословие, разные лидеры. С одной стороны мы видим такого выдающегося человека, как Натан Сёдерблум, лютеранский архиепископ Упсалы, лауреат Нобелевской премии мира, один из ранних христианских миротворцев ХХ века. Это родоначальник движения «Жизнь и деятельность». А с другой стороны - Карл Барт, величайший протестантский богослов ХХ века. Его «богословие кризиса» и есть попытка перестроить активизм по отношению к Богу, перевести его из горизонтали (отношения между людьми) в вертикаль (отношения между людьми и Богом).

- Насколько иные христианские церкви вовлечены в экуменическое движение?

Поначалу, естественно, там не было ни католиков, ни тем более православных. Протестанты опасались, что католики хотят затащить их обратно, в свою римскую историю, а православных воспринимали вообще как каких-то дремучих дедов с бородами, погрязших в историческом прошлом. Будущее же, полагали протестанты, принадлежит как раз им, протестантам. Позднее они начали обращать внимание на Восток - для протестантизма восточное направление христианства было более востребованным, а Рим - ну, Рим и есть Рим, это враждебный папизм.

И уже в 20-е гг. ХХ в. православные примкнули к экуменическому движению (первыми из непротестантских конфессий), причем вполне официально. А католики подошли к этому вопросу только после II Ватиканского собора 1962-1965 годов. Но до сих пор католическая церковь не является членом экуменического Всемирного совета церквей, а, например, Русская православная церковь является. Правда, католики участвуют в работе комиссии «Вера и церковное устройство», которая занимается теоретическими, богословскими вопросами, но в целом подход к экуменизму у них такой: «Вы, ребята, сначала разберитесь сами с тем, какая вы церковь, а там мы посмотрим».

- Предмет экуменического разговора - вещи богословского порядка, устройства общины или вопросы прозелитизма, миссионерской деятельности?

Устройство общины, то есть церкви - это экклесиология, учение о церкви. Это богословский вопрос. Здесь экуменизму свойственна крайняя неопределенность. «Ты церковь в крапинку - ну и будь ей, раз у тебя такая церковная идентичность. А вот я - церковь в полосочку. И называть тебя церковью не обязана. Но при этом, сами для себя, мы обе - церкви». То есть с одной стороны - Русская православная церковь, а с другой - какая-то довольно либеральная протестантская «церковь в крапинку». И обе они - церкви в экуменической «системе координат».

Для православия это очень большая проблема. Православные постоянно об этом говорили и говорят. Поэтому даже теоретическое обоснование вступления РПЦ в ВСЦ в 1961 г. было представлено очень аккуратно. Митрополит Никодим (Ротов), тогдашний глава Отдела внешних церковных сношений Московского патриархата, заявил, что этот шаг «нельзя рассматривать как церковный в экклезиологическом смысле слова акт». Митрополит Никодим предпочитал говорить не о «вступлении РПЦ в ВСЦ», а о «соглашении между руководством РПЦ, с одной стороны, и руководством ВСЦ, с другой стороны, о включении представителей РПЦ в постоянное сотрудничество с представителями других Церквей, объединившихся в экуменическом содружестве, именуемом ВСЦ». Тем не менее православные церкви вошли в этот экуменический поток раньше, чем католики. Те сопротивлялись еще четыре года.

- Иными словами, экуменизм - не традиция, а постоянный метод проб и ошибок?

Экуменизм - пространство диалога, своеобразный межхристианский полигон, на котором постоянно что-то обкатывается. Вечные обвинения в том, что экуменисты притязают на создание некой «сверхцеркви», под эгидой которой хотят всех объединить, всех туда затащить - чистой воды конспирология. Это никогда не было задачей экуменического движения. У него вообще с самого начала не было никакой конкретной цели. Практический и теоретический диалог, взаимное познание и общение и были по сути его самоцелью. Как говорили ранние лидеры экуменического диалога, «все остальное - дело Святого Духа».

- Сводится ли межконфессиональный, хотя бы христианский, диалог только к экуменическому?

Экуменический диалог - безусловно, синоним межхристианского. И за пределы общехристианского диалога он не выходит. Если говорить шире - о межрелигиозном диалоге, например, диалоге авраамических религий христианства, ислама и иудаизма или еще шире - христианства, буддизма и индуизма, то это уже, конечно, совсем не экуменизм. Тут уже иная реальность, которую очень хорошо типологически иллюстрирует католическая энциклика Ecclesiam suam 1964 года. Это очень серьезный документ папы Павла VI, в котором пространство диалога представлено в виде концентрических кругов. В центре, конечно, католическая церковь, и малый круг вокруг нее - это внутрицерковный диалог; следующий круг - общение с иными христианскими исповеданиями; третий, более широкий круг - все мировые религии, и, наконец, последний, самый широкий круг - это внешний, по преимуществу нерелигиозный мир.

Такая модель очень удобна для анализа потенциального диалога для церкви, будь она католической или православной. Принципиально важно, что признается возможным диалог с внешним миром, который может быть индифферентен или даже агрессивно настроен по отношению к религии. Здесь, как говорится, почувствуйте разницу с католическими документами XIX в.: знаменитый Syllabus, приложение к энциклике Quanta cura папы Пия IX (1864), осуждал современную культуру в «главнейших заблуждениях нашего времени» и, соответственно, отрицал любую форму диалога.

- Диалог в конечном счете имеет целью обращение? Это вид миссионерской деятельности, разновидность прозелитизма?

Вот тут и возникает проблема: как соотносится диалог и миссия, изначальное призвание церкви. Выход может быть найден такой: диалог даже без какой-то определенной цели уже есть миссия, как внешняя, так и внутренняя. Ведь если существуют проблемы взаимопонимания, их надо проговаривать. Это важно для всех участников диалога, поскольку не только ведет к общему пониманию проблемы, но и проясняет собственную идентичность.

Возьмем для примера тему современного атеизма, которая очень сложно обсуждалась на Втором Ватиканском соборе. В то время уже существовал государственный атеизм в Восточной Европе - от албанского, крайне жесткого, до польского, сравнительно мягкого. Но так или иначе в странах коммунистического блока доминировал системный атеизм государственного образца. А с другой стороны, в Западной Европе присутствовал интеллектуальный атеизм. Существовали его гуру, Сартр, например. Такое красивое интеллектуальное фрондерство.

И на обсуждениях между католическими епископами, сумевшими приехать из Восточной Европы, и западноевропейскими (Латинскую Америку не берем - это вообще другая история) возникало непонимание: для одних атеизм являлся просто интеллектуальным вызовом, а для других представлял собой жесткую политическую реальность, в которой верующие должны были как-то выживать. И то и другое, конечно, воспринималось как реальная угроза устоям веры. Но - по-разному.

Необходимость вести политический диалог с атеистическими государствами коммунистического блока породила ватиканскую Ostpolitik - «восточную политику» времен папы Павла VI: с коммунистическими властями нужно договариваться, нужен политический компромисс в религиозных вопросах. Но, как сказал архитектор этой политики, государственный секретарь Ватикана кардинал Агостино Казароли - «это был не modus vivendi, а modus non moriendi » - нужно делать что-то, чтобы не дать умереть верующим в коммунистических странах. Чисто политический диалог с реально поставленной целью. Этот диалог ватиканская дипломатия вела в формате переговоров с представителями коммунистических властей, в том числе и советских, но неофициально, конечно.

- Насколько такой, парадоксально-настороженный, подход русского православия к экуменическому движению, к самой готовности к диалогу, связан с тем, что в России в отличие от Европы социально-культурно-религиозная традиция прервалась?

В большей части Европы, безусловно, эта религиозная традиция непрерывна, и она, конечно, оказывает прямое влияние и на культуру, и на иные аспекты жизни. Что же касается России, то я бы предлагал не зацикливаться на этих семидесяти годах, а заглянуть глубже. За исключением периода некоторого религиозного перевозбуждения при Александре I в начале XIX века элиты в России жили достаточно отстраненно от непосредственного церковного влияния, живого религиозного контекста. Существовал, конечно, предписанный набор религиозных практик, но вот насколько живая религиозность входила в плоть и кровь русской культуры и на каком уровне - большой вопрос.

Начать хотя бы с того, что социальный статус духовенства в Европе и в России несопоставим исторически. В протестантском, а особенно в католическом мире духовенство очень часто - представители благородного сословия: князья, графы и так далее. В православии людей с титулами в высшем духовенстве можно пересчитать по пальцам. Среднего сословия, «среднего класса» у нас толком не было в начале XIX века - остаются крестьяне. Из них и мещан преимущественно и рекрутируется духовенство. Светские элиты не воспринимали тех, кто шел в семинарии (пусть даже из своих рядов), подобными себе. А в сословном обществе это серьезная проблема.

- Можно ли говорить о диалоге со старообрядцами?

Это был опыт крайне неудачного диалога. Речь шла о единоверии, а по существу о церковной унии. В начале XIX века запущен государственно-церковный проект воссоединения старообрядцев с господствующей церковью, сначала добровольно-принудительно, а затем и жестко принудительно. Но этот проект по сути провалился.

Между православными «никонианами» и старообрядцами накопилось слишком много жестоких обид и вопросов, которые так и остались непроговоренными. Раскол имел очень сложные причины и мощнейшие последствия не только религиозного, но и социокультурного свойства.

Если в Европе в результате Реформации произошло то, что мы называем конфессионализацией - государственно-политическое размежевание по конфессиональному признаку, то в России после раскола XVII в. таких демаркаций не было. Все разделившиеся православные остались в одном котле, и внутри этого котла шло бурление. Конечно, Европе для религиозно-политического упорядочивания пришлось пройти через десятилетия религиозных войн, но и в России все происходило достаточно драматично. Во всяком случае, в результате Европа разложила все по полочкам - хорошо ли, плохо ли, но системно, а в нашем отечестве религиозное и социальное напряжение сохранялось.

- Казалось бы, это как раз та среда, которая предполагает возникновение потребности в диалоге…

А вот тут давайте вернемся к тому определению диалога - «встреча и поиск взаимопонимания». А искали ли в России это взаимопонимание? Нужно ли оно было? Старообрядцы как социо-религиозная группа достаточно герметичны. Любой иноверец для них нечист - они просто не будут вступать с ним в коммуникацию, чтобы самим не оскверниться. Ведь только они войдут в Царствие Небесное, а все остальные погибнут. Конечно, протестанты могли относиться к католикам так же, но там все-таки были какие-то экономические, культурные, социальные взаимоотношения, а в России гигантские пространства: убежали, укрылись в лесах, на горах и в скитах - и все, нету их, и нет необходимости ни с кем общаться. Даже в городской культуре старообрядцы жили компактно и обособленно.

- Акт о каноническом общении между РПЦ и РПЦЗ - пример успешного межконфессионального диалога?

Не совсем. Тут же нельзя говорить о том, что эти конфессии - разные. Это два направления одной традиции. Один наблюдательный русский католик написал в 1917 г., что православные в новой ситуации, после крушения монархии, при Временном правительстве, не говоря уж о большевиках, были похожи на детей, потерявшихся на улице. Они ищут, кого взять за рукав, чтобы их отвели домой. Он вовсе не издевался, он искренне сострадал, потому что православные оказались в тяжелейшей и непривычной для них ситуации - в ситуации безвластья. Как быть?! К кому прислониться? Православная церковь никогда не существовала без власти…

Сам же Акт о каноническом общении - это политический компромисс, который не всех устроил в Зарубежной церкви. У РПЦЗ было ясно сформулировано миссионерское задание - вот рухнет богоборческая власть, мы вернемся и объединимся. То есть политическое стало регулятором религиозного. Но вот советская власть ушла - и что? А где монархия, где император? Где реставрация? Михаил Сергеевич, Борис Николаевич - это вообще кто? А ведь монархизм для РПЦЗ - религиозный концепт: царь богоданный, последний государь со своим семейством - царь-мученик. В религиозно-политической идеологии РПЦЗ уход богоборческой власти означает неизбежную реновацию империи, ее перезагрузку. Монархия - божественная легитимация законной российской власти.

- А сейчас РПЦ претендует ли на какую-то ведущую роль в межконфессиональном диалоге на межгосударственном уровне?

Межконфессиональные диалоги бывают разных видов. Вот диалог экспертов, обсуждение каких-то вероучительных, смысловых положений (в том же экуменическом движении такой диалог ведется постоянно), то, что называется «диалог истины». Для этого существуют специальные комиссии. Есть такая комиссия и для диалога православных церквей с католиками, Смешанная богословская комиссия, куда входят представители 15 поместных православных церквей и представители католической церкви.

Существует и другой диалог, «диалог любви», диалог жестов и символов. Вот, в январе 1964 г. в Иерусалиме встречаются Константинопольский патриарх Афинагор и папа Павел VI. Впервые после 1054 г. папа встречается с патриархом, они обнимаются и обмениваются братским поцелуем. Сенсация! И это тот символ, тот жест, который переворачивает многовековую историю. После чего начинается проработка вопроса: а что нас разделяет? Была ли схизма? Был ли раскол? И каково содержание этого раскола? А что же там было, в этом пресловутом 1054 году?..

И вот, когда в 1965 г. поняли, что Восток содержанием раскола считает анафему на церкви, а Запад полагает ее исключительно персональной, то составили особую декларацию, которую и зачитали 7 декабря 1965 г. одновременно в Риме и в Стамбуле. И решили эти анафемы просто «изъять из памяти церкви». Такой нашли компромисс. Не денонсировать, не признавать их недействительными, а просто стереть из памяти церкви. Это было признано и в Риме, и в Константинополе.

- Очень человеческий, ницшеански-человеческий подход: не помню - значит, не было.

Да, просто решили предать забвению. У нас есть власть это сделать, и мы это можем. Очень интересна была реакция Москвы. Митрополит Никодим отозвался в принципе позитивно, признав это очень важным шагом для улучшения отношений между католической церковью и православными церквами в целом. И патриарх Алексий I сказал, что это очень важный шаг в отношениях Рима и Константинополя, однако отметил, что богословского значения для всей полноты православия этот акт не имеет. Церковная Москва сочла произошедшее внутренним делом Константинопольского патриархата.

Теперь, собственно, по поводу претензий. В то время патриарх Афинагор решил перезагрузить эту пентархию (пятиправление) с константинопольским лидерством. Иными словами, Константинополь хотел стать лидером всего православного мира, в том числе и в вопросе участия в экуменическом движении. РПЦ сразу же выразила особое мнение: каждая из поместных Православных церквей будет принимать решения по этому вопросу самостоятельно, без кураторства Константинополя. Эпизод с отправкой православных наблюдателей на Второй Ватиканский собор прекрасно иллюстрирует эту ситуацию. Кстати, на Первый Ватиканский собор в 1869 г. тоже приглашали наблюдателей - но буквально как провинившихся школяров: ну-ка, приезжайте, одумайтесь и покайтесь, и мы вас, так и быть, простим.

В этот раз все было по-другому. II Ватиканский собор был вообще очень миролюбивым, никаких анафем, даже атеизм не осудили. Более всего католики стремились наладить общение в христианском мире и запустить свой экуменический проект. Поэтому наблюдателям, православным и протестантам сказали: «Пожалуйста, приезжайте, посмотрите и послушайте, о чем мы будем говорить, но мы и вас хотим послушать, узнать, что вы думаете». Католики как люди системные решили поступить с православными так же, как и с протестантами. Тем приглашения разослали по главам федераций - пусть решают, кто поедет. Так же действовали и с православными: кто у них главный? Константинополь, так пусть константинопольский патриарх и определяет, кто приедет от каждой из 15 церквей. Туда и послали приглашение.

Церковная Москва тут же заявила: нет, пусть каждый решает за себя, пусть каждая церковь сама определяет, кто поедет и поедет ли вообще. В Константинополе изумились: как так? Мы же первые среди равных, давайте встретимся и договоримся, и если поедем, то совместно. И пока Константинополь пытался реализовать свое функциональное первенство, РПЦ все решила за себя и в октябре 1962 г. прислала наблюдателей на первую сессию католического собора. Остальные подтянулись к третьей сессии в 1964 году.

Только представьте себе: 1962 г., еще никого из православных нет, а Москва уже в Риме! Это был фурор. И без того внимание всех СМИ было приковано к собору, ведь по сути это был первый крупный церковный форум в медийную эпоху. А тут еще из-за «железного занавеса», где, как полагали на Западе, и верующих-то почти не осталось, приезжают люди в рясах, улыбаются, культурно разговаривают. Пресса вынесла фотографии московских наблюдателей на первые полосы.

Это, кстати, был серьезный внешнеполитический успех СССР. Ведь решающую роль в решении об отправке наблюдателей от РПЦ сыграли аргументы, которые митрополит Никодим представил в Совет по делам религий (и, следовательно, в ЦК КПСС). Во-первых, на Втором Ватиканском соборе развернется борьба между католиками-прогрессистами и католиками-консерваторами. От исхода этой борьбы будет зависеть направление дальнейшего курса католической церкви. Приезд наблюдателей от «прогрессивной» РПЦ может если не решить исход этой борьбы, то серьезно скорректировать ее последствия. Во-вторых, явившись в Рим первыми, без согласования с Константинополем, мы докажем свою самостоятельность и поставим амбициозного патриарха Афинагора на место. А это важно вдвойне, поскольку тогдашнего главу Константинопольской церкви считали проамерикански настроенным.

- Как можно в контексте «диалога жестов и символов» оценить встречу патриарха Кирилла и папы римского Франциска в 2016 году?

Прежде всего есть документ, совместная декларация, принятая по итогам этой встречи. Что бы там ни говорили, это очень грамотный и логичный документ. Причем построен он, что примечательно, по принципу контрапункта - в единый текст синтетически сведены формулировки и позиции обеих сторон. Получившийся текст выглядит очень гармонично, все стройно и обоснованно. А вот что означает этот документ и кому он предназначен - отдельный вопрос. Главное, что он есть.

При этом - особенно в медийном освещении - главным символическим и содержательным элементом встречи стали братские объятия. Это яркий пример диалога любви и диалога символов. Исторический контекст этого события очень сложный и даже драматический. Встреча Римского понтифика и патриарха Московского готовилась очень долго и тяжело. Первые инициативы начались еще при папе Иоанне Павле II и патриархе Алексии II. Но каждый раз эта подготовка натыкалась на какие-то преграды. Прижилось даже клише - «традиционная невстреча лидеров» двух церквей.

Очень горячим, неоднозначным этот диалог был в девяностные годы. Католиков обвиняли в прозелитизме, в том, что они ищут в постсоветской России, кого бы еще завербовать, кого бы обратить. Эти обвинения звучали на самом высоком уровне, в том числе и из уст патриарха. То, что это наконец произошло, говорит прежде всего о возможности таких встреч в настоящем и в будущем. Практические последствия гаванского межцерковного саммита - уже совсем другой разговор. На первом месте - добрый знак надежды, на втором - совместная декларация.

Встреча патриарха Кирилла и папы Франциска в Гаване стала фантастическим событием в плане реализации возможностей, которые раньше были подавлены. Братский поцелуй, объятия, возможность прикоснуться друг к другу… Вообще, тактильность - важный элемент культурного кода папы Франциска. Это, несомненно, и пасторский элемент, и принадлежность к экспансивному латинскому культурному типу. Патриарх Кирилл в этом смысле более сдержан, закрыт, отстранен. И это единение в символическом плане производило тем более сильное впечатление.

- Можно ли через межконфессиональный диалог добиться решений текущих политических кризисов - на Украине, в Сирии, в Малайзии, где угодно?

Для большой политики религиозный фактор - дополнительный ресурс. Если прорывные решения недостижимы традиционными политическими средствами, можно попробовать задействовать и его: вдруг сыграет? И, как мы видим, большая политика даже в ХХ веке была заинтересована в подключении этого дополнительного ресурса. Об этом свидетельствует и история Русской православной церкви в военный и послевоенный период.

На мой взгляд, ничего страшного в этом нет. Та же встреча патриарха Кирилла и папы Франциска - большое политическое событие. После Гаваны было множество комментариев в духе: «Патриарх Кирилл - агент Кремля! Он выполняет задания администрации президента». Порой даже казалось, что эта тема проходила буквально красной нитью.

Конечно, сами по себе подозрения, что патриарх Кирилл - чей-то там агент и выполняет чьи-то задания - абсолютный бред, обсуждению не подлежащий. Но какие-то внешнеполитические государственные задачи и внешнеполитические церковные задачи всегда сопрягаются. Какие между ними отношения - сложноподчиненные, сложносочиненные - это другой вопрос, но они так или иначе идут рука об руку, и это нормально.

- Возможен ли такой «диалог жестов и символов» между религиозными и политическими деятелями?

Отношения между религией и большой политикой незаметно и неожиданно для многих начинают переустраиваться, здесь появляются новые акценты. Показательный пример - послание папы Франциска, направленное президенту Путину 4 сентября 2013 г., накануне саммита G20 в Санкт-Петербурге, и речь в нем шла о критической ситуации в Сирии. А Путин тогда председательствовал на саммите. Само по себе это сильное, очень внятное послание, но мало кто обращает внимание на то, как оно заканчивалось.

А заканчивается оно буквально так: «Испрашивая Ваших молитв, господин Президент…». То есть папа Франциск обращается к президенту России, председателю крупнейшего международного форума, как к верующему человеку, как к христианину. Папа Франциск не обязывает его ни к чему как некий духовный наставник, он лишь напоминает о реальности взаимной молитвы. Важна сама форма обращения - он испрашивает, просит, благословляя при этом встречу глав государств в надежде, что она даст благие результаты.

Получается, что обмен молитвами и благословлениями может форматировать новую политическую реальность. Без обязательств, но с христианской надеждой на практические результаты в политическом и гуманитарном решении проблемы.

- Часто ли приходится ради возможности вести диалог выходить за пределы вероисповедания или, наоборот, сужать поле диалога с тем, чтобы он не выходил из «зоны комфорта», не затрагивал вопросов, чувствительных для церковных догматов?

Это две степени риска на пути ведения диалога. В ходе реализации диалога неизбежно встает вопрос идентичности: кто мы? и где границы диалога? Где пределы наших возможностей? 2000-й год, год Великого юбилея христианства, дал хороший пример того, как болезненно определяются такие границы. В тот год одновременно появились два католических документа - декларация Dominus Jesus и нота о выражении «церкви-сестры». Этот термин - очень неаккуратный с экклезиологической точки зрения - родился в эпоху развитого экуменизма 1970-х - 1980-х гг., а авторство приписывалось папе Павлу VI. Но «церквями-сестрами», с точки зрения ватиканского документа 2000 г., могут быть только поместные церкви: церковь Рима и поместная православная церковь - это сестры, а Католическая церковь - всем церквям мать.

В свою очередь декларация Dominus Jesus прямо предостерегала от расширения диалога в ущерб пониманию того, кто такой Христос. Для христиан Иисус Христос - единственный спаситель и воплощенное Слово Божие. Здесь не может быть компромиссов в межрелигиозном диалоге. Собственно, оба документа 2000 г. представляют собой попытку с католической стороны обозначить границы ведения как экуменического, так и межрелигиозного диалога. И, нужно сказать, это вызвало большой переполох среди православных и протестантских экуменистов.

- На каком языке - в философском смысле - может вестись такой диалог?

Проблематика языка - центральная тема ХХ века: философская, филологическая, социокультурная, какая угодно. И ранние - да по сути и все основные - документы экуменического движения посвящены как раз богословским терминологическим и в широком смысле языковым проблемам. Вот главный сюжет христианства - Пресвятая Троица. Как ты мыслишь и что говоришь о ней на языке своей конфессиональной традиции? Изложи. И я изложу. А потом сравним.

Вопрос богословского языка - ключевой в этой проблеме. Первые документы Смешанной православно-католической богословской комиссии - также очень яркий пример того, как собеседники пытаются выстроить богословский язык, договориться о терминах. Это не «изобретение» нового языка, профессионального «экуменического арго», это попытка определить основополагающую терминологию и коммуникативные стратегии дальнейшего диалога. Найти взаимно непротиворечивые понятия и снять противоречия там, где их изначально нет.

- Может ли этот диалог дать что-то миру нехристианскому, нерелигиозному? Есть от него какая-то практическая польза?

А в чем вообще польза миру от христианства? Культурное наследие? Мне приходится часто слышать от наших просвещенных современников такие суждения: «А если бы был жив античный мир, он это христианское культурное наследие перекрыл бы стократно! Да эти христиане вообще ничего своего практически не создали - все от античных греков и римлян натащили! Ренессанс какой-то у них там был, тоже мне»! Признаться, есть некий резон в этих обличениях.

Дело в другом. Христианство как мировоззрение, как способ видения человека у нас во плоти, в крови. Даже если мы этого не ощущаем. Весь наш мир выстроен на христианском мировоззрении, на христианском взгляде. Христианство - это закваска, которая перебраживает и изменяет существующий мир и его культуру. Хотим мы этого или нет, признаем или нет, мы воспринимаем этот мир по-христиански. Но вот те, допустим, филологи-античники, мнения которых я привел выше, вполне могут относиться к христианству в духе заветов Марка Аврелия, своего духовного учителя. Они логично могут считать христиан шпаной и варварами, разрушившими великую древнюю цивилизацию и поглумившимися над ее культурой.

} Cтр. 1 из 5

Обобщая, можно сказать, что, на наш взгляд, предназначение религии – научить человека видеть Бога всегда и во всем, поскольку неверно мыслить творение без Творца. Духовно зрелый человек даже материальный мир видит в его связи с Богом, он способен ощущать присутствие Бога в сердце каждого живого существа – даже самого грешного, тем более он должен учиться видеть Бога и в других религиях. Религия, неспособная научить своих последователей видеть проявление Бога во всем, в том числе в других духовных традициях, на наш взгляд, не выполняет своего предназначения. Следовательно, изучение других традиций мы считаем неотъемлемой частью духовной культуры, а межрелигиозный диалог – самым эффективным методом такого образования, поскольку он позволяет знакомиться с другими вероучениями «из первых уст».

Определенные различия между религиозными традициями неизбежны – иначе не было бы разных религий. В этом их ценность: люди с разными религиозными потребностями нуждаются в разных формах религиозности, видимо, поэтому Господь и дает различные религиозные системы.

Межрелигиозный диалог и образование имеют и практическое значение – в нашем многоликом обществе необходимо учиться находить действенные формы взаимопонимания и взаимоотношений с разными общественными течениями, тем более с религиозными, поскольку в той или иной степени сфера их деятельности общая и пересечение интересов неизбежно. Иначе говоря, разумный диалог – это просто необходимость, важное условие мирного сосуществования.

Другой практический фактор: обмен опытом миссионерской деятельности между конфессиями, несомненно, может быть полезен для всех, особенно в сферах социальной благотворительности, борьбы с преступностью, наркоманией и другими пороками.

Третий – большинство наших последователей воспитаны в атеистических семьях, они мало знакомы с другими религиозными традициями, и, возможно, их выбор не всегда достаточно сознателен. Поэтому считаем необходимым создать условия для получения систематического, пусть даже и минимального, межрелигиозного образования. Этот пункт включен у нас в учебные программы.

Исходя из классического определения вайшнавской философии, гласящей, что изначальное положение души – быть слугой Верховного Господа (Sri Caitanya-Caritamrta, Madhya 20.108), вайшнав не ограничивается классификацией людей на христиан, индусов, мусульман и т.д., а в конечном счете в каждом видит душу, вечную индивидуальную частицу Бога, призванную служить Ему. Такое мировоззрение позволяет вайшнаву ощущать родство, братскую связь с последователями других монотеистических религий.

Наличие этих концепций, способствующих воспитанию религиозной терпимости и уважения к представителям других конфессий, позволяет говорить о вайшнавизме как о высокой духовной культуре, способной внести свой вклад в развитие мировой религиозной мысли.

Преобладающее большинство народов нашей страны на протя­жении веков сложились как этнические общности на территории Рос­сии, и в этом смысле они являются коренными народами, сыгравши­ми историческую роль в формировании российской государственно­сти. Благодаря объединяющей роли русского народа на территории России сохранились уникальное единство и многообразие, духовная общность и союз различных народов. При этом указывается, что в духовной сфере развития общества важным является «учет взаимо­связи национальных обычаев, традиций и обрядов с религией, под­держка усилий религиозных организаций в миротворческой деятель­ности».

Образование «евразийской» или «собственно российской» куль­туры было обусловлено тем, что Российское государство исторически создавалось на принципе диалога разных культур. Этот диалог изна­чально предполагал поиск и выработку системы ценностей и норм взаимовыгодного сосуществования разных культур.

Являясь манифестацией условия единства общей культуры, диа­лог, таким образом, обеспечивал сосуществование многих конкрет­ных этнических, социальных и конфессиональных групп. Следова­тельно, сохранение исторического наследия всех народов России в лоне евразийского этнокультурного пространства, формирование в социуме атмосферы уважения к их культурным ценностям, возрож­дение и развитие национальной самобытности и традиций взаимо­влияния славянских, тюркских, кавказских и других народов России представляется одной из главных задач современного российского общества.

При этом важно, чтобы все стороны той или иной проблемы рассматривались целостно и во взаимодействии, без наделения одной из них примата всеопределяющей роли. Межконфессиональные про­блемы неотделимы от проблем межэтнических и межкультурных, и поэтому осмысление их роли в современном российском обществе требует разумной оценки, которая позволила бы провести вектор консолидации сил на пути построения демократического общества и государства.

Рост конфессионального разнообразия России обусловлен рядом причин: присоединение к ее составу новых областей (концепция ко­лонизации сопредельных территорий); свободная иммиграция в стра­ну иноземцев, а также современная волна иностранных проповедни­ков; образование новых конфессий в разные исторические периоды в результате расколов или объединений. При этом важно учитывать, что в одних случаях конфессия отождествлялась с конкретной этни­ческой культурой, в других случаях несколько конфессий представ­ляли одну этническую культуру.

Россия не является, и никогда не была мононациональной и мо­ноконфессиональной. Она изначально складывалась как общее госу­дарство восточных славян, угров-финнов и тюрков, а в последние два века – и народов Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии, как общая родина христиан и мусульман, буддистов и последователей иных национальных религий.

Большую роль в становлении такого единства сыграла религия. Развитие межконфессиональных отношений в России в разные пе­риоды истории носило своеобразный характер. В царской России взаимоотношения между религиозными организациями на институ­циональном уровне практически отсутствовали, будучи ограничен­ными системой, предусматривающей законодательное различие в статусе конфессий, определявшей их положение, и делившей их на категории: «первенствующая» Русская православная церковь, являв­шаяся государственной церковью (и подчинявшаяся Синоду, вклю­ченному по указу Петра в состав 12 коллегий), «иностранного испо­ведания», или «терпимые», то есть религии народов, так или иначе оказавшихся в составе России (сюда входили ислам, буддизм, протес­тантизм и католицизм, и их деятельность была ограничена), и, нако­нец, «раскольники», чья деятельность была запрещена.

После Октябрьской революции, когда был провозглашен прин­цип отделения церкви от государства, новые власти стали активно бороться с религией, воспринимая ее как «пережиток прошлого». Ре­лигиозность стала рассматриваться как разновидность гражданской неблагонадежности и неполноценности. Произошел массовый отход от церкви. В стране велась активная пропаганда атеизма.

После Великой Отечественной войны межконфессиональные взаимоотношения оживились и в основном сводились к совместным акциям в защиту мира (с 1949 года), инициируемых государством, а также к участию с 1961 года ряда христианских церквей в деятельно­сти Всемирного Совета Церквей в рамках протестантско- православного диалога. В этот исторический период государство применяло административные методы управления и контроля в об­ласти межконфессиональных отношений, поэтому эти отношения но­сили формальный характер, нежели содержательно деловой.

Следует отметить, что опыт взаимодействия, накопленный в со­ветский период, позволил конфессиям (пусть только на институцио­нальном уровне) активно участвовать в общественно-политической жизни.

Процесс возрождения национального и религиозного самосоз­нания, начавшийся в нашей стране в период перестройки, носил внутренне противоречивый характер. В результате демократических преобразований значительное изменение претерпел характер меж­конфессиональных отношений. Принятие в 1990 году Закона «О сво­боде вероисповеданий», а также изменение политической обстановки позволило конфессиям сменить искусственную регуляцию их взаи­моотношений посредством административных методов государст­венного контроля на правовые способы регуляции межконфессио­нальных отношений. Во-первых, законодательное установление сво­боды религиозной деятельности и пропаганды учений привело к обо­стрению конфликта на почве борьбы за паству. Во-вторых, их разви­тие существенно коррелировалось осложнением межнациональных отношений и возникновением межэтнических конфликтов. В-третьих, ситуацию в религиозной сфере значительно усложнило проникнове­ние в Россию зарубежных религиозных движений и возникновение отечественных религиозных новообразований.

Совокупность этих факторов поставила перед обществом задачу сохранения опыта межконфессионального взаимодействия, накоп­ленного за всю историю России, а государственное участие в них на­править на путь равноправного диалога в пространственном поле культуры.

Предпринятый некоторыми конфессиями поиск идейной плат­формы взаимопонимания и совместных действий был вызван необхо­димостью адаптации к новым условиям и решения назревших про­блем. Реализация этих идей нашло отражение в деятельности Россий­ского отделения Международной ассоциации религиозной свободы (МАРС), проведении ряда конференций с участием представителей различных конфессий и т.д. Объективная потребность в межконфес­сиональном диалоге вызвала к жизни создание Совета по взаимодей­ствию с религиозными объединениями при Президенте РФ.

На заседаниях этого Совета представителями разных конфессий обсуждаются проблемы совершенствования государственно- церковных отношений в России на этапе развития демократических реформ, рассматриваются проекты новых федеральных законов. На­пример, «О внесении изменений и в Федеральный закон «О неком­мерческих организациях», «О внесении изменений и дополнений в Закон «О свободе вероисповеданий», «Об альтернативной граждан­ской службе», анализируются перспективы возможного межконфес­сионального взаимодействия в достижении консолидации российско­го общества и др.

Особенностью современных межконфессиональных отношений на Северном Кавказе, в том числе и в Дагестане является их тесней­шая связь с межнациональными отношениями, где последние «зада­ют вектор» развития многих социокультурных процессов. Представ­ляется, что теоретическая модель развития поиска предельных осно­ваний нашего общества должна учитывать национально-культурное многообразие дагестанского населения.

При этом следует исходить из того, что многонациональность не является источником проблем, а являет собой дополнительный ре­сурс для духовного возрождения человека, устойчивого экономиче­ского развития. Препятствия, мешающие полноценному диалогу культур различных этносов, необходимо преодолевать на путях вы­работки универсальных ценностей.

Необходимо подчеркнуть, что система ценностей каждой куль­туры содержит как способствующие сохранению и развитию ее само­бытности, так и обеспечивающие открытость, способствующие диа­логу с другими культурами ценности. Они имеют большое значение в становлении конструктивных межконфессиональных и межэтниче­ских отношений, влияющих на стабилизацию положения в современ­ном дагестанском обществе и построение в России в целом демокра­тического общества.

С первых шагов своего существования дагестанская народность формировалась как особый культурно-исторический тип в общем по­токе евразийского цивилизационного процесса.

Россия и мусульманский восток явились двумя составляющими развития дагестанских народностей, и через их противостояние реа­лизовался механизм их саморазвития. Дагестанские народности, на­чав формировать свою культуру в языческих и мифологических фор­мах, минуя их рационализацию в парадигмах собственной культуры по типу античности, сразу заменили их мусульманской верой.

Особенно важно подчеркнуть, что такой шаг был вызван не про­блемой экономического или социо-культурного отставания, а носил скорее чисто политический характер поиска интеграцию с восточной мусульманской культурой. Следовательно, процесс исламизации Да­гестана, хотя и шел со своими отличительными особенностями, но все же имел общекавказские культурные истоки, коренившиеся в древних духовных традициях.

Важно учитывать, что в России, в том числе и в Дагестане, этно­генез шел медленнее, чем в Европе. Это позволяет говорить о тен­денции слияния у дагестанских народностей таких понятий, как кон­фессиональная и этническая идентичность. Это определялось тем, что в Дагестане этнические границы были слабо выраженными, а этно- групповые идентичности не имели взаимоисключающий, множест­венный характер.

Эти идентичности перекрывались более мощными формами ло­яльности, основанными на религиозных, кланово-династических и других отношениях. Подобная особенность Дагестана не являлась формой отставания от других регионов России, а выражала специфи­ческий характер ее культуры, для которой всегда была характерна своя скорость развития.

В анализе проблемы принятия Россией, в том числе и дагестан­скими народностями, ценностей западной культуры необходимо учи­тывать особенность постсоветского геополитического пространства и населяющих его народов: идеалы дружбы и сотрудничества нацио­нальностей (и репрезентирующих национальные культуры конфес­сий), заложенные в период существования СССР, до сих пор сохра­няют статус социально значимых ценностей, а межнациональные и межконфессиональные конфликты не имеют глубоких корней в об­ществе, и скорее всего, являются следствием экономической неста­бильности и политических интриг.

Поэтому в построении диалога культур необходимо учитывать специфические особенности российской культуры. Однако, при этом не стоит отказываться от перспективы диалога с европейской культу­рой (например в адаптации к российским условиям ценностей «от­крытого общества»), а находить основу для диалога на равных нача­лах.

Диалог культур как методологический прием решения межкуль­турного взаимодействия является достоянием русской философской мысли, особенно со 2-й половины 20 века. При этом, как правило, ос­новное его практическое приложение находилось в области педагоги­ки, в то время как идея диалога культур была идеей междисципли­нарной (находившей свое приложение в культурологи, филологии, истории, психологии, философии). При этом необходимо учитывать и тот факт, что единого понимания (как собственно и единой концеп­ции) диалога культур нет. В. С. Библер определял диалог как «не только эвристический прием усвоения монологического знания и умения, но определение самой сути и смысла усваиваемых и творче­ски формируемых понятий (понятие диалогично по своей логической природе и по своей психологической для создания данности). Важно, однако, помнить, что речь идет о диалоге культур, общающихся меж­ду собой в контексте современной культуры.

М. М. Бахтин понимал диалог как универсальный метод иссле­дования не только человеческой личности, но и всех видов духовной культуры человечества, когда культурная основа делает диалог жи­вой потребностью повседневного быта людей. В процессе общения происходит диалог культур, который уско­ряет и обогощает развитие каждой культуры. По мнению ученого, «истина не рождается и не находится в голове отдельного человека, она рожается между людьми, совместно ищущими истину, в процессе диалогического общения».

Диалог, в котором происходит узнавание и самоузнавание куль­тур, взаимообогащение и стимулирование их развития, создает и сам фон, от качества которого зависит четкость контуров взаимодейст­вующих систем. При этом межконфессиональные отношения, с одной стороны, могут рассматриваться как конкретный диалог культур, но, кроме того, в такой встрече культур есть богословский и бытовой уровни, каждый из которых обладает специфическими особенностя­ми.

В контексте данной проблематики под диалогом культур необ­ходимо понимать диалог конкретных национальных, этнических культур, получивших определенное конфессиональное выражение, однако в такой же мере подобное выражение может быть в отноше­нии культур социальных слоев (городской и сельской), культур раз­личных общественных систем и т.д.

Идея диалога как формы межкультурного взаимодействия по­зволяет рассматривать явление межконфессиональных отношений в системе культуры. При таком подходе диалог культур выступает аксиологичным основанием (диалог как ценность или признание ценно­сти другого) решения межконфессиональных противоречий, а его цель – создание новой культурной среды, в которой догматические противоречия отступали бы на второй план и не мешали формирова­нию общественного согласия последователей разных религий. Поли­фония культур, их самобытность, раскрывающаяся в диалоге, являет­ся реальностью современной цивилизации, поэтому осмысление межконфессиональных отношений как диалога культур позволит найти не только пути преодоления существующих противоречий, но и предотвращения возможных конфликтов в будущем.

Аскеров М.А.

Концепция государственной национальной политики Российской Федерации. Постановле­ние Правительства РФ от 1 мая 1996 г. №547.

См.: Вопросы философии, Сб. статей, вып. 8., М., 2001. 404

См.: Библер В. С.Школа диалога культур: введение в программу // Теоретико- методологические и методические проблемы. М., 1994.

Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979, С. 126.

Admin