Главные герои произведения шагреневая кожа. Шагреневая кожа

Оноре де Бальзак

«Шагреневая кожа»

Талисман

В конце октября в здание Пале-Рояля вошёл молодой человек — Рафаэль де Валантен, во взгляде которого игроки заметили какую-то страшную тайну, черты лица его выражали бесстрастность самоубийцы и тысячу обманутых надежд. Проигравшийся Валантен просадил последний наполеондор и в оцепенении принялся бродить по улицам Парижа. Его разум поглотила единственная мысль — покончить жизнь самоубийством, бросившись в Сену с Королевского моста. Мысль о том, что днём он станет добычей лодочников, которая будет оценена в пятьдесят франков, вызвала у него омерзение. Он решил умереть ночью, «чтобы оставить обществу, презревшему величие его души, неопознанный труп». Беспечно разгуливая, он стал разглядывать Лувр, Академию, башни Собора Богоматери, башни Дворца правосудия, мост Искусств. Чтобы дождаться ночи, он направился к лавке древностей прицениться к произведениям искусства. Там пред ним предстал худой старик со зловещей насмешкой на тонких губах. Проницательный старец догадался о душевных терзаниях молодого человека и предложил сделать его могущественнее монарха. Он передал ему лоскут шагрени, на которой по-санскритски были выгравированы следующие слова: «Обладая мною, ты будешь обладать всем, но жизнь твоя будет принадлежать мне <…> Желай — и желания твои будут исполнены <…> При каждом желании я буду убывать, как твои дни…»

Рафаэль заключил договор со стариком, вся жизнь которого состояла в том, чтобы сберегать нерастраченные в страстях силы, и пожелал, в случае если его судьба не изменится в самый короткий срок, чтобы старик влюбился в танцовщицу. На мосту Искусств Валантен случайно встретил своих друзей, которые, считая его человеком выдающимся, предложили работу в газете, в целях создания оппозиции, «способной удовлетворить неудовлетворённых без особого вреда для национального правительства короля-гражданина» (Луи-Филиппа). Друзья повели Рафаэля на званый обед к основанию газеты в дом богатейшего банкира Тайфера. Публика, собравшаяся в этот вечер в роскошном особняке, была поистине чудовищна: «Молодые писатели без стиля стояли рядом с молодыми писателями без идей, прозаики, жадные до поэтических красот, — рядом с прозаичными поэтами <…> Здесь были два-три учёных, созданных для того, чтобы разбавлять атмосферу беседы азотом, и несколько водевилистов, готовых в любую минуту сверкнуть эфемерными блёстками, которые, подобно искрам алмаза, не светят и не греют». После обильного ужина публике были предложены красивейшие куртизанки, тонкие подделки под «невинных робких дев». Куртизанки Акилина и Евфрасия в беседе с Рафаэлем и Эмилем утверждают, что лучше умереть молодыми, чем быть брошенными, когда их красота померкнет.

Женщина без сердца

Рафаэль рассказывает Эмилю о причинах своих душевных мук и страданий. С детства отец Рафаэля подчинил сына суровой дисциплине. До двадцати одного года тот находился под твёрдой рукой родителя, молодой человек был наивен и жаждал любви. Однажды на балу он решил сыграть на отцовские деньги и выиграл внушительную для него сумму денег, однако, стыдясь своего поступка, скрыл этот факт. Вскоре отец стал давать ему денег на содержание и делиться своими планами. Отец Рафаэля десять лет боролся с прусскими и баварскими дипломатами, добиваясь признания прав на заграничные земельные владения. От этого процесса, к которому активно подключился Рафаэль, зависело его будущее. Когда был обнародован декрет о потере прав, Рафаэль продал земли, оставив только остров, не имеющий ценности, где находилась могила его матери. Началась долгая расплата с кредиторами, которая свела в могилу отца. Молодой человек принял решение растянуть оставшиеся средства на три года, и поселился в дешёвой гостинице, занимаясь научным трудом — «Теорией Воли». Он жил впроголодь, но работа мысли, занятия, казались ему прекраснейшим делом жизни. Хозяйка гостиницы г-жа Годэн, по-матерински заботилась о Рафаэле, а ее дочь Полина оказывала ему множество услуг, отвергнуть которые он не мог. Спустя время он стал давать уроки Полине, девушка оказалась чрезвычайно способной и сообразительной. Уйдя с головой в науку, Рафаэль продолжал мечтать о прекрасной даме, роскошной, знатной и богатой. В Полине он видел воплощение всех своих желаний, но ей недоставало салонного лоска. «…женщина, — будь она привлекательна, как прекрасная Елена, эта Галатея Гомера, — не может покорить моё сердце, если она хоть чуть-чуть замарашка».

Однажды зимой Растиньяк ввёл его в дом, «где бывал весь Париж» и познакомил с очаровательной графиней Феодорой, обладательницей восьмидесяти тысяч ливров дохода. Графиня была дамой лет двадцати двух, пользовалась безупречной репутацией, имела за плечами брак, но не имела любовника, самые предприимчивые волокиты Парижа терпели фиаско в борьбе за право обладать ей. Рафаэль влюбился без памяти в Феодору, она была воплощением тех грёз, которые заставляли трепетать его сердце. Расставаясь с ним, она попросила его бывать у неё. Вернувшись домой и ощутив контраст обстановки Рафаэль проклял свою «честную добропорядочную бедность» и решил соблазнить Феодору, которая была последним лотерейным билетом, от которого зависела его участь. На какие только жертвы не шёл бедный обольститель: ему невероятным образом удавалось добираться до ее дома пешком под дождём и сохранять презентабельный вид; на последние деньги он довозил ее до дома, когда они возвращались из театра. Чтобы обеспечить себе достойный гардероб, ему пришлось заключить договор на написание ложных мемуаров, которые должны были выйти под именем другого человека. Однажды она прислала ему записку с посыльным и просила прийти. Явившись по ее зову, Рафаэль узнал о том, что она нуждается в протекции его влиятельного родственника-герцога де Наваррена. Влюблённый безумец был только средством к реализации таинственного дела, о котором он так и не узнал. Рафаэля терзала мысль о том, что причиной одиночества графини может быть физический недостаток. Чтобы развеять свои сомнения, он решил спрятаться в ее спальне. Покинув гостей, Феодора вошла в свои апартаменты и словно сняла привычную маску учтивости и приветливости. Рафаэль не обнаружил в ней никаких недостатков, и успокоился; засыпая, она произнесла: «Боже мой!». Восхищённый Рафаэль строил массу догадок предполагая, что мог означать подобный возглас: «Ее восклицание, то ли ничего не значащее, то ли глубокое, то ли случайное, то ли знаменательное, могло выражать и счастье, и горе, и телесную боль, и озабоченность». Как оказалось позднее, она всего лишь вспомнила о том, что забыла сказать своему маклеру, чтобы он обменял пятипроцентную ренту на трёхпроцентную. Когда Рафаэль раскрыл перед ней свою бедность и всепоглощающую к ней страсть, она ответила, что не будет принадлежать никому и согласилась бы выйти замуж только за герцога. Рафаэль навсегда оставил графиню и перебрался к Растиньяку.

Растиньяк, сыграв в игорном доме на их совместные деньги, выиграл двадцать семь тысяч франков. С этого дня друзья пустились в разгул. Когда средства были растрачены, Валантен, решил что он «социальный нуль» и принял решение уйти из жизни.

Повествование возвращается к тому моменту, когда Рафаэль находится в особняке Тайфера. Он достаёт из кармана кусок шагреневой кожи и изъявляет желание стать обладателем двухсот тысяч ежегодного дохода. Наутро нотариус Кардо сообщает публике, что Рафаэль стал полноправным наследником майора О’Флаэрти, скончавшегося накануне. Новоиспечённый богатей взглянул на шагрень и заметил, что она уменьшилась в размере. Его обдало призрачным холодком смерти, теперь «он мог все — и не хотел уже ничего».

Агония

В один декабрьский день, в шикарный особняк маркиза де Валантена пришёл старик, под чьим руководством когда-то учился Рафаэль-господин Поррике. Старый преданный слуга Ионафан, рассказывает учителю, что его хозяин ведёт затворническую жизнь и подавляет в себе все желания. Почтенный старец пришёл просить у маркиза, чтобы тот похлопотал у министра о восстановлении его, Поррике, инспектором в провинциальном колледже. Рафаэль, утомлённый долгими излияниями старика, случайно вымолвил, что от души желает, чтобы ему удалось достигнуть восстановления в должности. Осознав сказанное, маркиз пришёл в ярость, когда он посмотрел на шагрень, она заметно уменьшилась. В театре он как-то встретил сухонького старика с молодыми глазами, тогда как в его взгляде нынче читались лишь отголоски отживших страстей. Старик вёл под руку знакомую Рафаэля — танцовщицу Евфрасию. На вопросительный взгляд маркиза старик ответил, что теперь он счастлив как юноша, и что он неверно понимал бытие: «Вся жизнь — в едином часе любви». Разглядывая публику, Рафаэль остановил взор на Феодоре, которая сидела с очередным поклонником, все такая же красивая и холодная. На соседнем кресле с Рафаэлем сидела прекрасная незнакомка, приковывающая восхищённые взгляды всех присутствующих мужчин. Это была Полина. Ее отец, в своё время командовавший эскадроном конных гренадеров императорской гвардии, был взят в плен казаками; по слухам ему удалось бежать и добраться до Индии. Вернувшись, он сделал дочь наследницей миллионного состояния. Они договорились встретиться в гостинице «Сен-Кантен», их прежнем жилище, хранившем воспоминания их бедности, Полина хотела передать бумаги, которые, переезжая, завещал ей Рафаэль.

Очутившись дома, Рафаэль с тоской взглянул на талисман и загадал, чтобы Полина любила его. Наутро его переполняла радость — талисман не уменьшился, значит, договор нарушен.

Встретившись, молодые люди поняли, что всем сердцем любят друг друга и ничто не препятствует их счастью. Когда Рафаэль в очередной раз взглянул на шагрень, он заметил, что она вновь уменьшилась, и в порыве гнева выбросил ее в колодец. Что будет, то будет, — решил измученный Рафаэль и зажил душа в душу с Полиной. В один февральский день садовник принёс маркизу странную находку, «размеры которой не превышали теперь шести квадратных дюймов».

Отныне Рафаэль решил искать средства спасения у учёных, чтобы растянуть шагрень и продлить свою жизнь. Первым к кому он отправился, был господин Лавриль, «жрец зоологии». На вопрос о том, как остановить сужение кожи, Лавриль ответил: «Наука обширна, а жизнь человеческая очень коротка. Поэтому мы не претендуем на то, чтобы познать все явления природы».

Вторым, к кому обратился маркиз, стал профессор механики Планшет. Попытка остановить сужение шагрени путём воздействия на неё гидравлического пресса не увенчалась успехом. Шагрень осталась цела и невредима. Поражённый немец ударил кожу кузнечным молотом, но на ней не осталось и следа повреждений. Подмастерье бросил кожу в каменноугольную топку, но даже из неё шагрень вынули совершенно невредимую.

Химик Жафе сломал бритву, пытаясь надрезать кожу, пробовал рассечь ее электрическим током, подверг действию вольтова столба — все безрезультатно.

Теперь Валантен уже ни во что не верил, стал искать повреждения своего организма и созвал врачей. Уже давно он стал замечать признаки чахотки, теперь это стало очевидно и ему и Полине. Врачи пришли к следующему заключению: «чтобы разбить окно, нужен был удар, а кто же его нанёс?» Они приписали пиявок, диету и перемену климата. Рафаэль в ответ на эти рекомендации саркастически улыбнулся.

Месяц спустя он отправился на воды в Экс. Здесь он столкнулся с грубой холодностью и пренебрежением окружающих. Его избегали и почти в лицо заявляли, что «раз человек так болен, он не должен ездить на воды». Столкновение с жестокостью светского обращения привело к дуэли с одним из отважных храбрецов. Рафаэль убил своего противника, и кожа вновь сузилась.

Покинув воды, он поселился в сельской хижине Мон-Дора. Люди, у которых он жил, глубоко сочувствовали ему, а жалость — «чувство которое всего труднее выносить от других людей». Вскоре за ним приехал Ионафан и увёз своего хозяина домой. Переданные ему письма Полины, в которых она изливала свою любовь к нему, он бросил в камин. Изготовленный Бьяншоном раствор опия погрузил Рафаэля в искусственный сон на несколько дней. Старик слуга решил последовать совету Бьяншона и развлечь хозяина. Он созвал полный дом друзей, намечалось пышное пиршество, но увидевший это зрелище Валантен пришёл в неистовый гнев. Выпив порцию снотворного, он вновь погрузился в сон. Разбудила его Полина, он стал упрашивать ее покинуть его, показал клочок кожи ставший размером с «лист барвинка», она стала рассматривать талисман, а он, видя, как она прекрасна, не смог совладать с собой. «Полина, иди сюда! Полина!» — выкрикнул он, и талисман в ее руке стал сжиматься. Полина решила растерзать себе грудь, удавить себя шалью, чтобы умереть. Она решила, что если убьёт себя, он будет жив. Рафаэль же, видя все это, опьянел от страсти, бросился к ней и тут же умер.

Эпилог

Что же стало с Полиной?

На пароходе «Город Анжер» молодой человек и красивая женщина любовались фигурой в тумане над Луарой. «Лёгкое это создание то ундиной, то сильфидой парило в воздухе, — так слово, которого тщетно ищешь, витает где-то в памяти, но его нельзя поймать <…> Можно было подумать, что это призрак Дамы, изображённой Антуаном де ла Саль, хочет защитить свою страну от вторжения современности». Пересказала А. Благожелательная

В здание Пале-Рояля вошел таинственный человек Рафаэль де Валантен. Проиграв свой последний наполеондор, он долго бродил по улицам Парижа с мыслями о самоубийстве. На его пути встретился злобный старик, который рассмотрел терзания Рафаэля. Он пообещал сделать молодого человека самым богатым в мире и передал лоскут шагрени с соответствующей надписью, но с условием взятия в обмен дни жизни парня.

Договор был заключен. На обратной дороге Рафаэль де Валантен повстречал своих друзей, которые предложили ему работу в газете, а после они направились на обед в честь создания этой газеты к банкиру Тайферу. Вечер удался на славу и был проникнут роскошью и величием.

Парень делится со своим другом Эмилем своими душевными переживаниями. Выросший в строгой дисциплине отца он мечтал о любви. Однажды случилось так, что Рафаэль выиграл неплохую сумму денег, но побоялся в этом признаться отцу. После он начал знакомить сына со своими делами. Отец Рафаэля неустанно боролся с кредиторами, но вскоре умер, а земли пришлось продать, оставив только остров с могилой матери.

Молодой человек жил очень бедно и занимался научными работами. Хозяйка гостиницы, в которой жил Рафаэль была очень добра к нему, а ее дочь Полина оказывала ему разного рода услуги. Валантен же мечтал о красивой и знатной даме, которую не видел в Полине.

Позже он знакомится с графиней Феодорой, которая стала воплощением грез парня. Он решает соблазнить красавицу и тратит последние свои деньги, чтобы добиться ее расположения.

Валантен решает пойти на немыслимый поступок - прячется в спальне графини, а после делится с ней тайной о своей бедности и бесконечной любовью. Но Феодора отвечает ему отказом. Разочарованный парень перебирается жить к Растиньяку.

После получения выигранных вместе денег друзья начинают вести разгульный образ, а после растраты финансов Рафаэль решает покончить свою жизнь.

И вот он в доме Тайфера. Достает тот самый кусок шагреневой кожи при этом, желая получать доход в размере двухсот тысяч в год.

Уже утром Рафаэль становится наследником майора О’Флаэрти и богатым человеком. Однажды в новый особняк маркиза де Валантена приходит старик – господин Поррике с просьбой о восстановлении должности инспектора в колледже. Когда маркиз произвольно произнес слова поддержки на излияния старца, он обнаружил, что его волшебная шагрень уменьшилась в размере.

Посетив как-то театр Рафаэль встретил того самого человека, который однажды отдал ему желанный талисман. Его глаза были полны молодости, а под руку с ним шла юная танцовщица. Старик, в ответ на вопросительный взгляд маркиза произнес: «Вся жизнь - в едином часе любви». Здесь же его взору попалась графиня Феодора с очередным воздыхателем, а рядом сидела прекрасная и незнакомая девушка. Это была та самая Полина, которая после смерти своего отца стала богатой наследницей.

Бывшие близкие друзья договариваются о встрече на их старом месте, а когда Валантен вернулся домой, то с тоской взглянул на кусок кожи и загадал, чтобы Полина его снова полюбила. Утром он заметил, что талисман не уменьшился.

Молодые начали встречаться, и Рафаэль снова замечает уменьшение кожи. В гневе он выбрасывает ее в колодец и счастливо живет с Полиной.

В один февральский день садовник нашел шагреневую кожу очень малого размера, вынуждая тем самым маркиза искать помощи в продлении своих дней у ученых. Но поиски решения проблемы обвенчались неудачей.

После Рафаэль начал болеть и столкнулся с жестоким обращением общества к его личности.

Маркиз прячется от людей и Полины в сельской местности. А по возвращению домой выпивает дозу снотворного, чтобы не видеть празднований в честь его приезда. Проснувшись, перед собой он видит Полину, которая всячески пытается спасти любимого. И он, опьянев от безумной страсти, бросается в ее объятия, и умирает.

Сочинения

Рафаэль Де Валентен - характеристика литературного героя

«Шагреневая кожа» – один из самых знаменитых романов титана французской прозы Оноре де Бальзака. Произведение было опубликовано в двух томах в августе 1831 года и позднее включено в грандиозный цикл «Человеческая комедия». Автор поместил «Шагреневую кожу» во второй раздел под названием «Философские этюды».

Читатель частично уже был знаком с «Шагреневой кожей» до выхода официального двухтомника. Отдельные эпизоды романа сперва публикуются в журналах «Карикатура», «Ревю де Де Монд», «Ревю де Пари». Реалистичная фантастика Бальзака пришлась по душе поклонникам. «Шагреневая кожа» имела сумасшедший успех и только при жизни писателя переиздавалась семь раз.

Этот роман увлекает динамичным интригующим сюжетом и в то же время заставляет задуматься над величиной и многогранностью таких понятий, как жизнь и смерть, истина и ложь, богатство и бедность, настоящая любовь и ее способность преобразовывать мир вокруг влюбленных. Местом действия для «Шагреневой кожи» становится блистательный, ненасытный, алчный Париж, наиболее ярко проявляющий свои порочные черты в светском обществе.

Главный герой романа – молодой провинциал, писатель, искатель Рафаэль де Валентен. Наряду с Валентеном Бальзак вводит в образную структуру произведения уже знакомых персонажей. Один из них – авантюрист Эжен де Растиньяк. Он не раз появлялся на страницах романов «Человеческой комедии» (где-то в главной, где-то во второстепенной роли). Так, Растиньяк солирует в «Отце Горио», входит в образную структуру «Сцен политической жизни», «Тайн княгини де Кадиньян», «Банкирского дома Нусинген», «Кузины Бретты» и «Капитана от Арси».

Еще одна звезда «Человеческой комедии» – банкир Тайфер, он же «утопающий в золоте убийца». Образ Тайфера красочно выведен на страницах романов «Отец Горио» и «Красная гостиница».

Композиционно-смысловая структура романа представлена тремя равновеликими частями – «Талисман», «Женщина без сердца» и «Агония».

Часть первая: «Талисман»

Молодой человек по имени Рафаэль де Валентен бредет по Парижу. Когда-то этот город казался ему долиной радости и неисчерпаемых возможностей, а сегодня он лишь напоминание о его жизненном поражении. Испытав счастья и найдя его, разочаровавшись и потеряв все, Рафаэль де Валентен принял твердое решение уйти из жизни. Этой ночью он сбросится в Сену с Королевского моста, а завтра днем горожане выловят неопознанный труп человека. Он не надеется на их участие и не уповает на жалость. Люди глухи ко всему, что не касается их самих. Эту истину Рафаэль уяснил отлично.

В последний раз прогуливаясь по парижским улицам, наш герой забрел в лавку древностей. Ее владелец – сухой сморщенный старик со зловеще-кривой усмешкой – показал позднему гостю самый ценный товар в своей лавке. Это был кусок шагреневой кожи (прим. – мягкая шершавая кожа (баранья, козлиная, конская и т. п.). Лоскут был небольшим – размером со среднюю лисицу.

По словам старика-владельца, это не просто шагрень, а мощнейший магический артефакт, способный изменить судьбу своего обладателя. На оборотной стороне имелась надпись на санскрите, древнее послание сообщало: «Обладая мною, ты будешь обладать всем, но жизнь твоя будет принадлежать мне… Желай и твои желания будут исполнены. Однако соразмеряй свои желания со своей жизнью. Она – здесь. При каждом желании я буду убывать, словно дни твои. Хочешь владеть мною? Бери. Да будет так».

До сих пор никто не решался стать обладателем этого лоскута шагрени и негласно подписать договор, подозрительно напоминающий сделку с дьяволом. Однако что терять обездоленному бедняку, который только что хотел расстаться с жизнью?!

Рафаэль приобретает шагреневую кожу и тут же произносит два желания. Первое, чтобы старик-лавочник влюбился в танцовщицу, второе, чтобы он, Рафаэль, принял этой ночью участие в вакханалии.
На глазах кожа заметно сжимается до таких размеров, что ее можно положить в карман. Пока что это лишь забавляет нашего героя. Он прощается со стариком и выходит в ночь.

Не успел Валентен перейти через Мост Искусств, как повстречал друга Эмиля, который предложил ему работу в своей газете. Отметить радостное событие было решено на вечеринке в доме банкира Тайфера. Здесь Рафаэль встречается с различными представителями парижского общества: продажными деятелями искусства, скучающими учеными, тугими кошельками, элитными проститутками и многими другими.

Вместе с Рафаэлем де Валентеном мы уносимся на много лет назад, когда он еще был совсем юным парнишкой и умел мечтать. Валентен вспоминает о своем отце – жестком и суровом человеке. Он никогда не проявлял своей любви, в которой так нуждался его чувственный сын. Де Валентен-старший был скупщиком заграничных земель, которые были доступны в результате успешных военных кампаний. Однако золотой век наполеоновских завоеваний проходит. Дела Валентенов начинают идти плохо. Глава семейства умирает, а сыну больше ничего не остается, кроме как быстро распродать земли для расплаты с кредиторами.

В распоряжении Рафаэля остается скромная сумма, которую он решает растянуть на несколько лет. Этого должно хватить на то время, пока он будет становиться знаменитым. Валентен хочет быть великим писателем, он чувствует в себе талант, а потому снимает мансарду в дешевой парижской гостинице и принимается денно и нощно работать над своим литературным детищем.

Хозяйка гостиницы госпожа Годен оказалась очень доброй и милой женщиной, но особенно хороша ее дочь Полина. Валентену нравится юная Годен, он с радостью проводит время в ее обществе, но женщина его грез другая – это светская дама с отменными манерами, блистательными нарядами и солидным капиталом, что придает ее обладательнице определенный шарм.

Вскоре Валентену посчастливилось познакомиться именно с такой женщиной. Ее звали графиней Феодорой. Это двадцатидвухлетняя красавица была обладательницей восьмидесятитысячного дохода. К ней безуспешно сватался весь Париж и Валентен не стал исключением. На первых порах Феодора проявляет благосклонность к новому ухажеру, но вскоре выясняется, что ею движет вовсе не амурное чувство, а расчет – графине нужна протекция дальнего родственника Валентена герцога де Наваррена. Оскорбленный молодой человек открывает мучительнице свои чувства, но она заявляет, что никогда не опустится ниже своего уровня. Ее мужем станет только герцог.

Любовное фиаско заставляет Валентена вновь сблизиться со своим авантюрным другом Эженом де Растиньяком (именно он познакомил Рафаэля с графиней). Друзья начинают кутить, играть в карты, выиграв крупную сумму денег, они безудержно просаживают ее. А когда от солидного выигрыша осталось всего ничего, Валентен понял, что находится на социальном дне, его жизнь кончена. Тогда он вышел на улицу и принял решение сброситься с моста.

Но, как известно, этого не произошло, потому что на его пути встретилась лавка древностей… Рассказчик приостанавливает повествование. Он совсем забыл о волшебной шагрени, исполняющей желания. Нужно проверить ее на деле! Валентен достает кусочек кожи и загадывает желание – получать 120 тысяч годового дохода. На следующий день Рафаэля извещают о том, что скончался его дальний родственник. Он оставил Рафаэлю огромное состояние, которое насчитывает ровно 120 тысяч в год. Достав кусок шагрени, новоиспеченный богач понял – волшебство действует, шагрень уменьшилась, а значит сократился срок его земного существования.

Теперь Рафаэль де Валентен больше не должен ютиться в темной сырой мансарде, он живет в просторном богато обставленном доме. Правда, его настоящая жизнь – это постоянный контроль собственных желаний. Стоит Рафаэлю произнести фразу «я хочу» или «я желаю», как лоскут шагрени тотчас уменьшается.

Однажды Рафаэль отправляется в театр. Там он встречает сухонького старика с прекрасной танцовщицей под руку. Это тот самый лавочник! Но как изменился старик, его лицо по-прежнему покрывают морщины, зато глаза горят, как у молодого парня. В чем причина? – удивляется Рафаэль. Все дело в любви! – поясняет старик, – Единый час истиной любви стоит дороже долгой жизни.

Рафаэль наблюдает за разряженной публикой, вереницей дамских плеч, перчаток, мужских фраков и воротничков. Он встречает графиню Феодору, такую же блистательную, как и прежде. Только она больше не вызывает в нем былого восхищения. Она такая же искусственная и безликая, как все великосветское общество.

Внимание Валентена привлекает одна дама. Каким же было удивление Рафаэля, когда этой светской красавицей оказалась Полина. Та самая Полина, с которой он просиживал долгие вечера в своей убогой мансарде. Оказывается, девушка стала наследницей огромного состояния. Вернувшись домой, Валентен пожелал, чтобы Полина в него влюбилась. Шагрень вновь предательски съежилась. В порыве гнева Рафаэль выбрасывает ее в колодец – будь что будет!

Последнее желание Рафаэля де Валентена

Молодые люди начинают жить душа в душу, строят планы на будущее и буквально купаются в любви друг друга. Однажды садовник приносит лоскуток кожи – он случайно выловил его из колодца. Валентен мчится к лучшим парижским ученым с мольбой уничтожить шагрень. Но ни зоолог, ни механик, ни химик не находят способа уничтожить диковинный артефакт. Жизнь, с которой Валентен когда-то хотел добровольно расстаться, теперь кажется ему самым большим сокровищем, ведь он любит и любим.

Здоровье Рафаэля начинает давать сбой, врачи обнаруживают у него признаки чахотки и разводят руками – его дни сочтены. Все, кроме Полины, оказываются безучастны к обреченному на смерть. Чтобы не терзать себя, Рафаэль сбегает от невесты, а когда через время их встреча все-таки состоится, он не в силах устоять перед красотой возлюбленной. Выкрикнув, «Я желаю тебя, Полина!», Валентен падает замертво…

…А Полина остается жить. Правда, о ее дальнейшей судьбе ничего не известно.

Роман Оноре де Бальзака «Шагреневая кожа»: краткое содержание

5 (100%) 2 votes

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Оноре де Бальзак
Шагреневая кожа

Господину Савари, члену Академии наук

Cmeрн, «Тристрам Шенди», гл. CCCXXII

I. Талисман

В конце октября прошлого года один молодой человек вошел в Пале-Рояль, как раз к тому времени, когда открываются игорные дома – согласно закону, охраняющему права страсти, подлежащей обложению по самой своей сущности. Не колеблясь, он поднялся по лестнице притона, на котором значился номер «36».

– Не угодно ли вам отдать шляпу? – сурово крикнул ему мертвенно-бледный старикашка, который примостился где-то в тени за барьером, а тут вдруг поднялся и выставил напоказ мерзкую свою физиономию.

Когда вы входите в игорный дом, то закон прежде всего отнимает у вас шляпу. Быть может, это своего рода евангельская притча, предупреждение, ниспосланное небом, или, скорее, особый вид адского договора, требующего от вас некоего залога? Быть может, хотят заставить вас относиться с почтением к тем, кто вас обыграет? Быть может, полиция, проникающая во все общественные клоаки, желает узнать фамилию вашего шляпника или же вашу собственную, если вы написали ее на подкладке шляпы? А может быть, наконец, намереваются снять мерку с вашего черепа, чтобы потом составить поучительные статистические таблицы умственных способностей игроков? На этот счет администрация хранит полное молчание. Но имейте в виду, что, как только вы делаете первый шаг по направлению к зеленому полю, шляпа вам уже не принадлежит, точно так же, как и сами вы себе не принадлежите: вы во власти игры – и вы сами, и ваше богатство, и ваша шляпа, и трость, и плащ. А при выходе игра возвращает вам то, что вы сдали на хранение, – то есть убийственной, овеществленной эпиграммой докажет вам, что кое-что она вам все-таки оставляет. Впрочем, если у вас новый головной убор, тогда урок, смысл которого в том, что игроку следует завести особый костюм, станет вам в копеечку.

Недоумение, появившееся на лице молодого человека при получении номерка в обмен на шляпу, поля которой, по счастью, были слегка потерты, указывало на его неопытность; старикашка, вероятно, с юных лет погрязший в кипучих наслаждениях азарта, окинул его тусклым, безучастным взглядом, в котором философ различил бы убожество больницы, скитания банкротов, вереницу утопленников, бессрочную каторгу, ссылку на Гуасакоалько. Испитое и бескровное его лицо, свидетельствовавшее о том, что питается он теперь исключительно желатинными супами Дарсе, являло собой бледный образ страсти, упрощенной до предела. Глубокие морщины говорили о постоянных мучениях: должно быть, весь свой скудный заработок он проигрывал в день получки. Подобно тем клячам, на которых уже не действуют удары бича, он не вздрогнул бы ни при каких обстоятельствах, он оставался бесчувственным к глухим стонам проигравшихся, к их немым проклятиям, к их отупелым взглядам. То было воплощение игры. Если бы молодой человек пригляделся к унылому этому церберу, быть может, он подумал бы: «Ничего, кроме колоды карт, нет в его сердце!» Но он не послушался этого олицетворенного совета, поставленного здесь, разумеетсaя, самим провидением, подобно тому, как оно же сообщает нечто отвратительное прихожей любого притона. Он решительными шагами вошел в залу, где звон золота околдовывал и ослеплял душу, объятую алчностью. Вероятно, молодого человека толкала сюда самая логичная из всех красноречивых фраз Жан-Жака Руссо, печальный смысл которой, думается, таков: «Да, я допускаю, что человек может пойти играть, но лишь тогда, когда между собою и смертью он видит лишь свое последнее экю».

По вечерам поэзия игорных домов пошловата, но ей обеспечен успех, так же как и кровавой драме. Залы полнятся зрителями и игроками, неимущими старичками, что приплелись сюда погреться, лицами, взволнованными оргией, которая началась с вина и вот-вот закончится в Сене. Страсть здесь представлена в изобилии, но все же чрезмерное количество актеров мешает вам смотреть демону игры прямо в лицо. По вечерам это настоящий концерт, причем орет вся труппа и каждый инструмент оркестра выводит свою фразу. Вы увидите здесь множество почтенных людей, которые пришли сюда за развлечениями и оплачивают их так же, как одни платят за интересный спектакль или за лакомство, а другие, купив по дешевке где-нибудь в мансарде продажные ласки, расплачиваются за них потом целых три месяца жгучими сожалениями. Но поймете ли вы, до какой степени одержим азартом человек, нетерпеливо ожидающий открытия притона? Между игроком вечерним и утренним такая же разница, как между беспечным супругом и любовником, томящимся под окном своей красавицы. Только утром вы встретите в игорном доме трепетную страсть и нужду во всей ее страшной наготе. Вот когда вы можете полюбоваться на настоящего игрока, на игрока, который не ел, не спал, не жил, не думал, – так жестоко истерзан он бичом неудач, уносивших постоянно удваиваемые его ставки, так он исстрадался, измученный зудом нетерпения – когда же наконец выпадет «тридцать и сорок»? В этот проклятый час вы заметите глаза, спокойствие которых ужасает, заметите лица, которые вас обвораживают, взгляды, которые как будто приподнимают карты и пожирают их.

Итак, игорные дома прекрасны только при начале игры. В Испании есть бой быков. В Риме были гладиаторы, а Париж гордится своим Пале-Роялем, где раззадоривающая рулетка дает вам насладиться захватывающей картиной, в которой кровь течет потоками и не грозит, однако, замочить ноги зрителей, сидящих в партере. Постарайтесь бросить беглый взгляд на эту арену, войдите!.. Что за убожество! На стенах, оклеенных обоями, засаленными в рост человека, нет ничего, что могло бы освежить душу. Нет даже гвоздя, который облегчил бы самоубийство. Паркет обшаркан, запачкан. Середину залы занимает овальный стол. Он покрыт сукном, истертым золотыми монетами, а вокруг тесно стоят стулья – самые простые стулья с плетеными соломенными сиденьями, и это ясно изобличает любопытное безразличие к роскоши у людей, которые приходят сюда на свою погибель, ради богатства и роскоши. Подобные противоречия обнаруживаются в человеке всякий раз, когда душа с силой отталкивается сама от себя. Влюбленный хочет нарядить свою возлюбленную в шелка, облечь ее в мягкие ткани Востока, а чаще всего обладает ею на убогой постели. Честолюбец, мечтая о высшей власти, пресмыкается в грязи раболепства. Торговец дышит сырым, нездоровым воздухом в своей лавчонке, чтобы воздвигнуть обширный особняк, откуда его сын, наследник скороспелого богатства, будет изгнан, проиграв тяжбу против родного брата. Да, наконец, существует ли что-нибудь менее приятное, чем дом наслаждений? Страшное дело! Вечно борясь с самим собой, теряя надежды перед лицом нагрянувших бед и спасаясь от бед надеждами на будущее, человек во всех своих поступках проявляет свойственные ему непоследовательность и слабость. Здесь, на земле, ничто не осуществляется полностью, кроме несчастья.

Когда молодой человек вошел в залу, там было уже несколько игроков. Три плешивых старика развалясь сидели вокруг зеленого поля; их лица, похожие на гипсовые маски, бесстрастные, как у дипломатов, изобличали души пресыщенные, сердца, давно уже разучившиеся трепетать даже в том случае, если ставится на карту неприкосновенное имение жены. Молодой черноволосый итальянец, с оливковым цветом лица, спокойно облокотился на край стола и, казалось, прислушивался к тем тайным предчувствиям, которые кричат игроку роковые слова: «Да! – Нет!» От этого южного лица веяло золотом и огнем. Семь или восемь зрителей стояли, выстроившись в ряд, как на галерке, и ожидали представления, которое им сулила прихоть судьбы, лица актеров, передвижение денег и лопаточек. Эти праздные люди были молчаливы, неподвижны, внимательны, как толпа, собравшаяся на Гревской площади, когда палач отрубает кому-нибудь голову. Высокий худой господин в потертом фраке держал в одной руке записную книжку, а в другой – булавку, намереваясь отмечать, сколько раз выпадет красное и черное. То был один из современных Танталов, живущих в стороне от наслаждений своего века, один из скупцов, играющих на воображаемую ставку, нечто вроде рассудительного сумасшедшего, который в дни бедствий тешит себя несбыточной мечтою, который обращается с пороком и опасностью так же, как молодые священники – с причастием, когда служат раннюю обедню. Напротив игрока поместились пройдохи, изучившие все шансы игры, похожие на бывалых каторжников, которых не испугаешь галерами, явившиеся сюда, чтобы рискнуть тремя ставками и в случае выигрыша, составлявшего единственную статью их дохода, сейчас же уйти. Два старых лакея равнодушно ходили взад и вперед, скрестив руки, и по временам поглядывали из окон в сад, точно для того, чтобы вместо вывески показать прохожим плоские свои лица. Кассир и банкомет только что бросили на понтеров тусклый, убийственный взгляд и сдавленным голосом произнесли: «Ставьте!», когда молодой человек отворил дверь. Молчание стало словно еще глубже, головы с любопытством повернулись к новому посетителю. Неслыханное дело! При появлении незнакомца отупевшие старики, окаменелые лакеи, зрители, даже фанатик-итальянец – решительно все испытали какое-то ужасное чувство. Надо быть очень несчастным, чтобы возбудить жалость, очень слабым, чтобы вызвать симпатию, очень мрачным с виду, чтобы дрогнули сердца в этой зале, где скорбь всегда молчалива, где горе весело и отчаяние благопристойно. Так вот именно все эти свойства и породили то новое ощущение, которое расшевелило оледеневшие души, когда вошел молодой человек. Но разве палачи не роняли порою слез на белокурые девичьи головы, которые они должны были отсечь по сигналу, данному Революцией?

С первого же взгляда игроки прочли на лице новичка какую-то страшную тайну; в его тонких чертах сквозила грустная мысль, выражение юного лица свидетельствовало о тщетных усилиях, о тысяче обманутых надежд! Мрачная бесстрастность самоубийцы легла на его чело матовой и болезненной бледностью, в углах рта легкими складками обрисовалась горькая улыбка, и все лицо выражало такую покорность, что на него было больно смотреть. Некая скрытая гениальность сверкала в глубине этих глаз, затуманенных, быть может, усталостью от наслаждений. Не разгул ли отметил нечистым своим клеймом это благородное лицо, прежде чистое и сияющее, а теперь уже помятое? Доктора, вероятно, приписали бы этот лихорадочный румянец и темные круги под глазами пороку сердца или грудной болезни, тогда как поэты пожелали бы увидеть в этих знаках приметы самозабвенного служения науке, следы бессонных ночей, проведенных при свете рабочей лампы. Но страсть более смертоносная, чем болезнь, и болезнь более безжалостная, чем умственный труд и гениальность, искажали черты этого молодого лица, сокращали эти подвижные мускулы, утомляли сердце, которого едва лишь коснулись оргии, труд и болезнь. Когда на каторге появляется знаменитый преступник, заключенные встречают его почтительно, – так и в этом притоне демоны в образе человеческом, испытанные в страданиях, приветствовали неслыханную скорбь, глубокую рану, которую измерял их взор, и по величию молчаливой иронии незнакомца, по нищенской изысканности его одежды признали в нем одного из своих владык. На молодом человеке был отличный фрак, но галстук слишком вплотную прилегал к жилету, так что едва ли под ним имелось белье. Его руки, изящные, как у женщины, были сомнительной чистоты, – ведь он уже два дня ходил без перчаток. Если банкомет и даже лакеи вздрогнули, так это оттого, что очарование невинности еще цвело в хрупком и стройном его теле, в волосах, белокурых и редких, вьющихся от природы. Судя по чертам лица, ему было лет двадцать пять, а порочность его казалась случайной. Свежесть юности еще сопротивлялась опустошениям неутоленного сладострастия. Во всем его существе боролись мрак и свет, небытие и жизнь, и, может быть, именно поэтому он производил впечатление чего-то обаятельного и вместе с тем ужасного. Молодой человек появился здесь, словно ангел, лишенный сияния, сбившийся с пути. И все эти заслуженные наставники в порочных и позорных страстях почувствовали к нему сострадание – подобно беззубой старухе, проникшейся жалостью к красавице девушке, которая вступила на путь разврата, – и готовы были крикнуть новичку: «Уйдите отсюда!» А он прошел прямо к столу, остановился, не задумываясь бросил на сукно золотую монету, и она покатилась на черное; потом, как все сильные люди, презирающие скряжническую нерешительность, он взглянул на банкомета вызывающе и вместе с тем спокойно. Ход этот возбудил такой интерес, что старики ставки не сделали; однако итальянец с фанатизмом страсти ухватился за увлекавшую его мысль и поставил все свое золото против ставки незнакомца. Кассир забыл произнести обычные фразы, которые с течением времени превратились у него в хриплый и невнятный крик: «Ставьте!» – «Ставка принята!» – «Больше не принимаю!» Банкомет снял карты, и, казалось, даже он, автомат, безучастный к проигрышу и выигрышу, устроитель этих мрачных увеселений, желал новичку успеха. Зрители все как один готовы были видеть развязку драмы в судьбе этой золотой монеты, последнюю сцену благородной жизни; их глаза, прикованные к роковым листкам картона, горели, но, несмотря на все внимание, с которым они следили то за молодым человеком, то за картами, они не могли заметить и признака волнения на его холодном и покорном лице.

– Красная, черная, пас, – официальным тоном объявил банкомет.

Что-то вроде глухого хрипа вырвалось из груди итальянца, когда он увидел, как один за другим падают на сукно сложенные банковые билеты, которые ему бросал кассир. А молодой человек только тогда постиг свою гибель, когда лопаточка протянулась за его последним наполеондором. Слоновая кость тихо стукнулась о монету, и золотой с быстротою стрелы докатился до кучки золота, лежавшего перед кассой. Незнакомец медленно опустил веки, губы его побелели, но он тут же открыл глаза снова; точно кораллы, заалели его губы, он стал похож на англичанина, для которого в жизни не существует тайн, и исчез, не пожелав вымаливать себе сочувствие тем душераздирающим взглядом, который часто бросают на зрителей игроки, впавшие в отчаяние. Сколько событий произошло на протяжении одной секунды, и как много значит один удар игральных костей!

– Это был, конечно, последний его заряд, – сказал, улыбнувшись, крупье после минутного молчания и, держа золотую монету двумя пальцами, показал ее присутствующим.

– Шальная голова! Он, чего доброго, бросится в реку, – отозвался один из завсегдатаев, оглядев игроков, которые все были знакомы между собой.

– Да уж! – воскликнул лакей, беря щепотку табаку.

– Вот нам бы последовать примеру этого господина! – сказал старик своим товарищам, показывая на итальянца.

Все оглянулись на счастливого игрока, который дрожащими руками пересчитывал банковые билеты.

– Разве это игрок? – вставил кассир. – Игрок разделил бы свои деньги на три ставки, чтобы увеличить шансы.

Проигравшийся незнакомец, уходя, позабыл о шляпе, но старый сторожевой пес, заметивший жалкое ее состояние, молча подал ему это отрепье; молодой человек машинально возвратил номерок и спустился по лестнице, насвистывая «Di tanti palpiti»1
«Что за трепет» (ит.).

Так тихо, что сам едва мог расслышать эту чудесную мелодию.

Вскоре он очутился под аркадами Пале-Рояля, прошел до улицы Сент-Оноре и, свернув в сад Тюильри, нерешительным шагом пересек его. Он шел точно в пустыне; его толкали встречные, но он их не видел; сквозь уличный шум он слышал один только голос – голос смерти; он оцепенел, погрузившись в раздумье, похожее на то, в какое впадают преступники, когда их везут от Дворца правосудия на Гревскую площадь, к эшафоту, красному от крови, что лилась на него с 1793 года.

Есть что-то великое и ужасное в самоубийстве. Для большинства людей падение не страшно, как для детей, которые падают с такой малой высоты, что не ушибаются, но когда разбился великий человек, то это значит, что он упал с большой высоты, что он поднялся до небес и узрел некий недоступный рай. Беспощадными должны быть те ураганы, что заставляют просить душевного покоя у пистолетного дула. Сколько молодых талантов, загнанных в мансарду, затерянных среди миллиона живых существ, чахнет и гибнет перед лицом скучающей, уставшей от золота толпы, потому что нет у них друга, нет близ них женщины-утешительницы! Стоит только над этим призадуматься – и самоубийство предстанет перед нами во всем своем гигантском значении. Один Бог знает, сколько замыслов, сколько недописанных поэтических произведений, сколько отчаяния и сдавленных криков, бесплодных попыток и недоношенных шедевров теснится между самовольною смертью и животворной надеждой, когда-то призвавшей молодого человека в Париж. Всякое самоубийство – это возвышенная поэма меланхолии. Всплывет ли в океане литературы книга, которая по своей волнующей силе могла бы соперничать с такою газетной заметкой: «Вчера, в четыре часа дня, молодая женщина бросилась в Сену с моста Искусств»?

Перед этим парижским лаконизмом все бледнеет – драмы, романы, даже старинное заглавие: «Плач славного короля Карнаванского, заточенного в темницу своими детьми», – единственный фрагмент затерянной книги, над которым плакал Стерн, сам бросивший жену и детей…

Незнакомца осаждали тысячи подобных мыслей, обрывками проносясь в его голове, подобно тому, как разорванные знамена развеваются во время битвы. На краткий миг он сбрасывал с себя бремя дум и воспоминаний, останавливаясь перед цветами, головки которых слабо колыхал среди зелени ветер; затем, ощутив в себе трепет жизни, все еще боровшейся с тягостною мыслью о самоубийстве, он поднимал глаза к небу, но нависшие серые тучи, тоскливые завывания ветра и промозглая осенняя сырость внушали ему желание умереть. Он подошел к Королевскому мосту, думая о последних прихотях своих предшественников. Он улыбнулся, вспомнив, что лорд Каслри, прежде чем перерезать себе горло, удовлетворил низменнейшую из наших потребностей и что академик Оже, идя на смерть, стал искать табакерку, чтобы взять понюшку. Он пытался разобраться в этих странностях, вопрошал сам себя, как вдруг, прижавшись к парапету моста, чтобы дать дорогу рыночному носильщику, который все же запачкал рукав его фрака чем-то белым, он сам себя поймал на том, что тщательно стряхивает пыль. Дойдя до середины моста, он мрачно посмотрел на воду.

– Не такая погода, чтобы топиться, – с усмешкой сказала ему одетая в лохмотья старуха. – Сена грязная, холодная!..

Он ответил ей простодушной улыбкой, выражавшей всю безумную его решимость, но внезапно вздрогнул, увидав вдали, на Тюильрийской пристани, барак с вывеской, на которой огромными буквами было написано: спасение утопающих. Перед мысленным его взором вдруг предстал г-н Даше во всеоружии своей филантропии, приводя в движение добродетельные весла, коими разбивают головы утопленникам, если они на свою беду покажутся из воды; он видел, как г-н Даше собирал вокруг себя зевак, выискивал доктора, готовил окуривание; он читал соболезнования, составленные журналистами в промежутках между веселой пирушкой и встречей с улыбчивой танцовщицей; он слышал, как звенят экю, отсчитываемые префектом полиции лодочникам в награду за его труп. Мертвый, он стоит пятьдесят франков, но живой – он всего лишь талантливый человек, у которого нет ни покровителей, ни друзей, ни соломенного тюфяка, ни навеса, чтобы укрыться от дождя, – настоящий социальный нуль, бесполезный государству, которое, впрочем, и не заботилось о нем нисколько. Смерть среди бела дня показалась ему отвратительной, он решил умереть ночью, чтобы оставить обществу, презревшему величие его души, неопознанный труп. И вот с видом беспечного гуляки, которому нужно убить время, он пошел дальше по направлению к набережной Вольтера. Когда он спустился по ступенькам, которыми оканчивается мост, на углу набережной его внимание привлекли старые книги, разложенные на парапете, и он чуть было не приценился к ним. Но тут же посмеялся над собой, философически засунул руки в жилетные карманы и снова двинулся беззаботной своей походкой, в которой чувствовалось холодное презрение, – как вдруг с изумлением услышал поистине фантастическое звяканье монет у себя в кармане. Улыбка надежды озарила его лицо, скользнув по губам, она облетела все его черты, его лоб, зажгла радостью глаза и потемневшие щеки. Этот проблеск счастья был похож на огоньки, которые пробегают по остаткам сгоревшей бумаги; но его лицо постигла судьба черного пепла – оно опять стало печальным, как только он, быстро вытащив руку из кармана, увидел три монеты по два су.

– Добрый господин, la caritа! la caritа! Catarina! 2
Подайте милостыню! Ради святой Екатерины! (ит.)

Хоть одно су на хлеб!

Мальчишка-трубочист с черным одутловатым лицом, весь в саже, одетый в лохмотья, протянул руку к этому человеку, чтобы выпросить у него последний грош.

Стоявший в двух шагах от маленького савойяра старый нищий, робкий, болезненный, исстрадавшийся, в жалком тряпье, сказал грубым и глухим голосом:

– Сударь, подайте сколько можете, буду за вас Бога молить…

Но когда молодой человек взглянул на старика, тот замолчал и больше уже не просил, – быть может, на мертвенном этом лице он заметил признаки нужды более острой, чем его собственная.

– La caritа! la caritа!

Незнакомец бросил мелочь мальчишке и старику и сошел с тротуара набережной, чтобы продолжать путь вдоль домов, – он больше не мог выносить душераздирающего вида Сены.

– Дай вам Бог здоровья, – сказали оба нищих.

Подходя к магазину эстампов, этот полумертвец увидел, как из роскошного экипажа выходит молодая женщина. Он залюбовался очаровательной особой, беленькое личико которой красиво окаймлял атлас нарядной шляпы. Его пленили стройный ее стан, грациозные движения. Спускаясь с подножки, она слегка приподняла платье, и видна была ее нога, тонкие контуры которой отлично обрисовывал белый, туго натянутый чулок. Молодая женщина вошла в магазин и занялась покупкой альбомов, коллекций литографий; она заплатила несколько золотых, они блеснули и звякнули на конторке. Молодой человек, прикинувшись, что рассматривает выставленные у входа гравюры, устремил на прекрасную незнакомку самый пронизывающий взгляд, какой только способен бросить мужчина, и ответом ему был тот беззаботный взор, которым случайно окидывают прохожих. С его стороны то было прощание с любовью, с женщиной! Но этот последний, страстный призыв не был понят, не взволновал сердца легкомысленной женщины, не заставил ее ни покраснеть, ни опустить глаза. Что он для нее значит? Еще один восхищенный взгляд, еще одно возбужденное ею желание, и вечером она самодовольно скажет: «Сегодня я была премиленькая». Молодой человек отошел к другому окну и не обернулся, когда незнакомка садилась в экипаж. Лошади тронули, и этот последний образ роскоши и изящества померк, как должна была померкнуть и его жизнь. Он пошел вялой походкой вдоль магазинов, без особого интереса рассматривая образцы товаров в витринах. Когда кончились лавки, он стал разглядывать Лувр, Академию, башни Собора Богоматери, башни Дворца правосудия, мост Искусств. Все эти сооружения, казалось, принимали унылый вид, отражая серые тона неба, бледные просветы между туч, которые придавали какой-то гневный облик Парижу, подверженному, подобно хорошенькой женщине, необъяснимо капризным сменам уродства и красоты. Сама природа как будто задумала привести умирающего в состояние скорбного экстаза. Весь во власти тлетворной силы, чье расслабляющее действие находит себе посредника во флюидах, пробегающих по нашим нервам, он чувствовал, что его организм неприметно становится как бы текучим. Муки этой агонии сообщили всему волнообразное движение: людей, здания он видел сквозь туман, где все колыхалось. Ему хотелось избавиться от раздражающего воздействия мира физического, и он направился к лавке древностей, чтобы дать пищу своим чувствам или хотя бы дождаться там ночи, прицениваясь к произведениям искусства. Так, идя на эшафот, преступник старается собраться с духом и, не доверяя своим силам, спрашивает чего-нибудь подкрепляющего; однако сознание близкой смерти на мгновение вернуло молодому человеку самоуверенность герцогини, имеющей двух любовников, и он вошел в лавку редкостей с видом независимым, с той застывшей улыбкой на устах, какая бывает у пьяниц. Да и не был ли он пьян от жизни или, быть может, от близкой смерти. Вскоре у него опять началось головокружение, и все вдруг показалось ему окрашенным в странные цвета и одушевленным легким движением. Несомненно, это объяснялось неправильным обращением крови, то бурлившей в его жилах, как водопад, то струившейся спокойно и вяло, как тепловатая вода. Он заявил, что желает осмотреть залы и поискать, не найдется ли там каких-нибудь редкостей на его вкус. Молодой рыжеволосый приказчик, с полными румяными щеками, в картузе из выдры, поручил присмотреть за лавкой старухе крестьянке, своего рода Калибану женского пола, занятой чисткой изразцовой печи, настоящего чуда искусства, порожденного гением Бернара Палисси; затем он сказал незнакомцу небрежным тоном:

– Взгляните, сударь, взгляните! Внизу у нас только вещи заурядные, но потрудитесь подняться наверх, и я покажу вам прекраснейшие мумии из Каира, вазы с инкрустациями, резное черное дерево – подлинный Ренессанс, все только что получено, высшего качества.

Незнакомец находился в таком ужасном состоянии, что болтовня его чичероне, эти глупо-торгашеские фразы были ему противны, как мелочные приставания, которыми умы ограниченные убивают человека гениального; однако, решив нести свой крест до конца, он делал вид, что слушает проводника, и отвечал ему жестами или односложными словами; но постепенно он отвоевал себе право идти молча и безбоязненно отдался последним своим размышлениям, которые были ужасны. Он был поэтом, и душа его случайно нашла себе обильную пищу: ему предстояло еще при жизни увидеть прах двадцати миров.

На первый взгляд залы магазина являли собой беспорядочную картину, в которой теснились все творения Божеские и человеческие. Чучела крокодилов, боа, обезьян улыбались церковным витражам, как бы порывались укусить мраморные бюсты, погнаться за лакированными вещицами, вскарабкаться на люстры. Севрская ваза, на которой г-жа Жакото изобразила Наполеона, находилась рядом со сфинксом, посвященным Сезострису. Начало мира и вчерашние события сочетались здесь причудливо благодушно. Кухонный вертел лежал на ковчежце для мощей, республиканская сабля – на средневековой пищали. Г-жа Дюбарри с пастели Латура, со звездой на голове, нагая и окруженная облаками, казалось, с жадным любопытством рассматривала индийский чубук и старалась угадать назначение его спиралей, змеившихся по направлению к ней. Орудия смерти – кинжалы, диковинные пистолеты, оружие с секретным затвором – чередовались с предметами житейского обихода: фарфоровыми мисками, саксонскими тарелками, прозрачными китайскими чашками, античными солонками, средневековыми коробочками для сластей. Корабль из слоновой кости на всех парусах плыл по спине неподвижной черепахи. Пневматическая машина лезла в самый глаз императору Августу, сохранявшему царственное бесстрастие. Несколько портретов французских купеческих старшин и голландских бургомистров, столь же бесчувственных теперь, как и при жизни, возвышались над этим хаосом древности, бросая на него тусклые и холодные взгляды. Все страны, казалось, принесли сюда какой-нибудь обломок своих знаний, образчик своих искусств. То было подобие философской мусорной свалки, где ни в чем не было недостатка – ни в трубке мира дикаря, ни в зеленой, с золотом, туфельке из сераля, ни в мавританском ятагане, ни в татарском идоле. Здесь было все, вплоть до солдатского кисета, вплоть до церковной дароносицы, вплоть до плюмажа, некогда украшавшего балдахин какого-то трона. А благодаря множеству причудливых бликов, возникавших из смешения оттенков, из резкого контраста света и тени, эту чудовищную картину оживляли тысячи разнообразнейших световых явлений. Ухо, казалось, слышало прерванные крики, ум улавливал неоконченные драмы, глаз различал не вполне угасшие огни. Вдобавок на все эти предметы набросила свой легкий покров неистребимая пыль, что придавало их углам и разнообразным изгибам необычайно живописный вид.

Эти три залы, где теснились обломки цивилизации и культов, божества, шедевры искусства, памятники былых царств, разгула, здравомыслия и безумия, незнакомец сравнил сперва с многогранным зеркалом, каждая грань которого отображает целый мир. Получив это общее, туманное впечатление, он захотел сосредоточиться на чем-нибудь приятном, но, рассматривая все вокруг, размышляя, мечтая, подпал под власть лихорадки, которую вызвал, быть может, голод, терзавший ему внутренности. Мысли о судьбе целых народов и отдельных личностей, засвидетельствованной пережившими их трудами человеческих рук, погрузили молодого человека в дремотное оцепенение; желание, которое привело его в эту лавку, исполнилось: он нашел выход из реальной жизни, поднялся по ступенькам в мир идеальный, достиг волшебных дворцов экстаза, где вселенная явилась ему в осколках и отблесках, как некогда перед очами апостола Иоанна на Патмосе пронеслось, пылая, грядущее.

Множество образов, страдальческих, грациозных и страшных, темных и сияющих, отдаленных и близких, встало перед ним толпами, мириадами, поколениями. Окостеневший, таинственный Египет поднялся из песков в виде мумии, обвитой черными пеленами, за ней последовали фараоны, погребавшие целые народы, чтобы построить себе гробницу, и Моисей, и евреи, и пустыня, – он прозревал мир древний и торжественный. Свежая и пленительная мраморная статуя на витой колонне, блистая белизной, говорила ему о сладострастных мифах Греции и Ионии. Ах, кто бы на его месте не улыбнулся, увидев на красном фоне глиняной, тонкой лепки, этрусской вазы юную смуглую девушку, пляшущую перед богом Приапом, которого она радостно приветствовала? А рядом латинская царица нежно ласкала химеру! Всеми причудами императорского Рима веяло здесь, вызывая в воображении ванну, ложе, туалет беспечной, мечтательной Юлии, ожидающей своего Тибулла. Голова Цицерона, обладавшая силой арабских талисманов, приводила на память свободный Рим и раскрывала перед молодым пришельцем страницы Тита Ливия. Он созерцал «Senatus populusque romanus» 3
Римский сенат и народ (лат.)

; консул, ликторы, тоги, окаймленные пурпуром, борьба на форуме, разгневанный народ – все мелькало перед ним как туманные видения сна. Наконец Рим христианский одержал верх над этими образами. Живопись отверзла небеса, и он узрел Деву Марию, парящую в золотом облаке среди ангелов, затмевающую свет солнца; она, эта возрожденная Ева, выслушивала жалобы несчастных и кротко им улыбалась. Когда он коснулся мозаики, сложенной из кусочков лавы Везувия и Этны, его душа перенеслась в жаркую и золотистую Италию; он присутствовал на оргиях Борджиа, скитался по Абруццским горам, жаждал любви итальянок, проникался страстью к бледным лицам с удлиненными черными глазами. При виде средневекового кинжала с узорной рукоятью, которая была изящна, как кружево, и покрыта ржавчиной, похожей на следы крови, он с трепетом угадывал развязку ночного приключения, прерванного холодным клинком мужа. Индия, с ее религиями, оживала в буддийском идоле, одетом в золото и шелк, с остроконечным головным убором, состоявшим из ромбов и украшенным колокольчиками. Возле этого божка была разостлана циновка, все еще пахнувшая сандалом, красивая, как та баядерка, что некогда возлежала на ней. Китайское чудовище с раскосыми глазами, искривленным ртом и неестественно изогнутым телом волновало душу зрителя фантастическими вымыслами народа, который, устав от красоты, всегда единой, находит несказанное удовольствие в многообразии безобразного. При виде солонки, вышедшей из мастерской Бенвенуто Челлини, он перенесся в прославленные века Ренессанса, когда процветали искусства и распущенность, когда государи развлекались пытками, когда указы, предписывавшие целомудрие простым священникам, исходили от князей церкви, покоившихся в объятиях куртизанок. Камея привела ему на память победы Александра, аркебуза с фитилем – бойни Писарро, а навершие шлема – религиозные войны, неистовые, кипучие, жестокие. Потом радостные образы рыцарских времен ключом забили из миланских доспехов с превосходной насечкой и полировкой, а сквозь забрало все еще блестели глаза паладина.

Легенда о шагреневой коже пришла к нам из тьмы веков. Суть ее в том, что с каждым нашим желанием (желание - это мысль, порождающая действие) мы тратим часть себя; значит, чем больше желаний - тем скорее убывает наша жизнь.

Обратная логика: чем размеренней и не активней мы живем, тем у нас больше шансов прожить долго.

Этот образ - плод житейской мудрости, и типичный случай, когда видимое принимается за действительное. Ведь все так очевидно! За точку отсчета берется юность - пора самых бурных и безудержных желаний. Чем больше себе «позволил» в юности (сжег свечу сразу с двух концов»), тем меньше остается на всю последующую жизнь. И во всех вариантах жизнь идет на спад, под горку.

Если ту же схему развернуть шире - от рождения и до смерти - она становится еще убедительней. Начиная свой путь практически из ничего (ну что такое оплодотворенная яйцеклетка? без микроскопа в нее трудно даже поверить), человек развивается, набирает сил, достигает пика в юности - и затем потихоньку скатывается вниз, чтобы в немощной старости превратиться практически в ничто.

«Первый шаг ребенка - это первый шаг к смерти».

Правда, эта схема противоречит второму закону термодинамики, потому что непонятно, откуда на первом этапе берется невероятная энергия роста. Ребенок ест много, и все же энергии пищи недостаточно, чтобы удовлетворить и компенсировать рост. Но это противоречие сегодня видим мы с вами, а прежде его просто не замечали.

И второе противоречие - о сущности желаний. Из принципа шагреневой кожи следует, что надо избегать желаний, сильных чувств. Покой - идеал. Чем меньше контактов с внешним миром, чем уравновешенней мир внутренний - тем лучше...

Но ведь желание (повторимся) - это мысль, порождающая действие! То действие, которое только и может накопить энергопотенциал и создать энергетическую прибавочную стоимость, а тем самым - поддержать энергопотенциал на прежнем уровне.

Напомним еще одно обстоятельство: энергопотенциал новорожденного столь велик, что превзойти его почти невозможно. Значит, мы можем принять его за максимум. Оптимальный максимум. Максимум в границах дозволенного.

Это - мера. И ориентир. Ориентир на всю жизнь.

Вот и задача каждого из нас прояснилась: так пользоваться своим энергопотенциалом, так корректировать его прибавочной энергетикой, чтобы его уровень далеко не отступал от первоначального. А поскольку энергопотенциал то расходуется, то накапливается, эта линия должна напоминать синусоиду. Синусоиду, которая катит в границах дозволенного, своею вершиной каждый раз стремясь дотянуться до эталона - уровня энергопотенциала новорожденного. (И дотягивается! - в моменты вдохновения.)

Такой график жизни не может не вызвать недоверия. Как! И у новорожденного, и у юноши в расцвете сил, и у старика - один и тот же уровень энергопотенциала?..

Представьте себе - да. Просто энергопотенциал в разном возрасте по- разному самовыражается. Новорожденному он обеспечивает рост, юноше - способность к действию, преобразующему мир, старику - мудрость. Интеллектуальное усилие столь же энергоемко, как и эмоция молодого человека. Высота, на которую взлетает юноша в порыве вдохновения, доступна и старику, который неторопливо поднимается на нее по ступеням разума. Само собою, наш старик должен быть практически здоровым.

Оноре де Бальзак задумал и почти воплотил в жизнь дерзкий замысел: написать цикл повестей и рассказов, в которых будет создана литературная модель современной ему Франции. Назвал он главное творение своей жизни «Человеческой комедией», по аналогии с «Божественной комедией» Данте Алигьери. Писатель надеялся, что оно станет таким же значимым для XIX века, как творение великого флорентийца для Средневековья. Антология должна была содержать 144 произведения, связанных переходными персонажами, единым стилем и проблематикой. Однако Бальзак успел написать лишь 96 из них. «Шагреневая кожа» (1831) тоже включена в этот цикл и находится в разделе «Философские этюды».

Этот роман рассматривает конфликт индивидуума с обществом, который был в центре внимания тогдашней литературы (например, у Стендаля в «Красном и черном»). Однако философия этой книги и множественность значений делают ее похожей на притчу с глубинным смыслом. «Шагреневая кожа», краткое содержание которой сводится к поистине буддийскому выводу о том, что желания убивают, несет в себе все же жизнеутверждающий посыл: счастье возможно и без «палочки-выручалочки», его можно найти в бескорыстной любви и стремлении отдавать, а не брать и владеть.

Главным героем произведения выступает Рафаэль де Валантен, обнищавший образованный аристократ. Он несколько лет влачит существование бедняка в мансарде небольшой гостиницы, не подозревая о том, что дочь хозяйки, Полина, влюблена в него. Сам он увлекся блистательной светской львицей - графиней Феодорой, и ради нее начал играть в казино, безумно тратиться на подарки, после чего для его чести остается лишь один выход - самоубийство. Так начинается роман «Шагреневая кожа».

За неимением лучших идей, герой заходит в антикварную лавку, где приобретает кусок ослиной кожи, на оборотной стороне которой на некоем восточном языке вытиснена надпись: «Когда ты завладеешь мной, я завладею тобой. Я буду исполнять твои желания, но с каждым из них я буду убывать - так же, как и твоя жизнь. А потому соразмеряй свои желания». Не поверив в действенность написанного, Рафаэль загадывает кутёж, и тут же встречает своих друзей, которые приглашают его выпить. Он обводит контуры своего талисмана чернилом и загадывает получить огромное богатство. Наутро стряпчий сообщает ему, что в Индии умер его дядя и завещал юному де Валантену все свои немалые сбережения. Рафаэль лезет в карман и достает подарок антиквара. Шагреневая кожа сжалась в размерах!

Последующее повествование разворачивается стремительно: уверовав в действенность талисмана, Рафаэль пытается отказаться от желаний. Но случайно оброненная фраза вежливости «Желаю вам счастья», влечение к любимой женщине и жажда победить в поединке быстро сводят на нет счет его дням.

Шагреневая кожа уменьшается в размерах, никакие физические опыты не могут остановить этот процесс. В конце концов герой умирает в своем роскошном доме на руках у Полины, которая любит его безо всяких чудес и талисманов.

Кажется, что все произведение - это притча о сжигающих душу желаниях, символом которых выступает шагреневая кожа. Анализ стиля романа все же показывает, что Бальзак работает в нарративном стиле и отталкивается от романтизма предшественников, писателей начала XIX века, используя очень реалистичные детали вкупе с красочной и динамичной композицией. Герой описывает историю разорения своего рода так, что всякий человек, знающий экономические и политические реалии Франции конца правления не усомнится в правдивости его слов. Искренность этого романа, несмотря на фантастический сюжет, ставит его в ряд лучших произведений классического реализма.